Валерий Андреевич Луков
доктор философских наук, профессор,
заслуженный деятель науки Российской Федерации,
проректор Московского гуманитарного университета — директор Института фундаментальных и прикладных исследований МосГУ
Теории молодежи: возможности развития
В свете тезаурусного подхода понятие «молодежь» осмысливается как концепт — выражаемое в знаке сращение смысла и чувственного восприятия, внутреннего образа. На этом основании показываются перспективы обобщения молодежной проблематики в формах теории[1].
Ключевые слова: молодежь, теории молодежи, концепт, тезаурусная концепция молодежи
В России вновь отмечается всплеск внимания к проблемам молодежи. Он имеет очевидную связь с объявлением 2009 года Годом молодежи и в этом отношении сопровождается множеством демонстративных актов научных сообществ, использующих подходящий повод для активизации соответствующих исследовательских практик и попыток предложить власти свое видение молодежной политики. Организуются конференции, дискуссии, «круглые столы» (например, проведенный 9 апреля 2009 года в Российской академии государственной службы при Президенте РФ вместе с Комиссией Совета Федерации ФС РФ по делам молодежи и туризму «круглый стол» на тему Российское государство и молодежная политика»), в научных журналах и в публикациях СМИ все больше статей о молодежи, ее инновационном потенциале и т. д. Ученые-молодежники привлекаются к подготовке документов по вопросам ГМП, которые предполагается рассмотреть осенью на заседании Государственного Совета. Конечно, как это бывало и раньше, из таких демонстраций не обязательно формируется что-то практически полезное для молодежи и общества, а как только Год молодежи уйдет в прошлое, уйдут в прошлое и идеи «президентского послания к молодежи», меморандумов, доктрин и т. п. Ученые вновь займутся своими исследованиями, власть — другими проблемами.
Насколько полезными станут такого рода коммуникации для утверждения эффективной молодежной политики, сказать трудно. Обольщаться здесь не приходится. Но есть один аспект, в котором их результативность несомненна: «случаи», когда искусственно — хотя бы и на короткое время — власть поставлена в ситуацию, в которой она готова слушать специалистов, изучающих молодежную проблематику, имеют значение для развития самих научных сообществ и продвижения вперед в осмыслении ими того, что составляет предмет их исследовательского интереса.
Анализ развития теорий молодежи показывает, что есть определенная связь достижений на этом пути с событиями во вненаучной сфере — и как реальностью политического и социокультурного процесса, и как «социального заказа» (особенно показательна в этом отношении судьба «Закона о молодежи» [1]), и как тех самых «случаев».
В российской действительности мы наблюдаем эту связь на разных этапах исторического развития страны. Она заметна и в первые месяцы Года молодежи.
В последних дискуссиях вновь на передний план выходят теоретические вопросы молодежных исследований. Рассмотрим некоторые из них, вызывающих наибольшие дискуссии.
О понятии «молодежь». Есть ли основания считать слово «молодежь» научным понятием и что из ответа на этот вопрос следует для исследований молодежи? Этот вопрос парадоксальным образом не может (в своей первой части) получить однозначного положительного ответа и нуждается в комментариях и пояснениях. В формально-логическом ключе можно даже утверждать, что научного понятия «молодежь» в современной науке нет, хотя это ставит под вопрос научную состоятельность и легитимность всей исследовательской практики по молодежной проблематике.
Посмотрим на аргументы. Воспользуемся аналогией с критикой известным американским социологом и социальным психологом Г. Блумером понятия «установка» как не отвечающего строгим критериям научного понятия. Блумер отмечал: «Удовлетворительное понятие в эмпирической науке должно отвечать трем простым требованиям: (1) оно должно ясно указывать на частные случаи того класса эмпирических объектов, к которому оно относится; (2) оно должно четко отграничивать этот класс объектов от других родственных классов и объектов; и (3) оно должно делать возможным развитие кумулятивного знания о классе объектов, к которому оно относится» [10, 59]. С учетом этих критериев Блумер отказывает понятию установки в праве считаться понятием научным, поскольку «оно не имеет ясной и фиксированной эмпирической референции, его класс объектов не может быть эффективно отграничен от родственных классов объектов, и оно не обеспечивает приращения знаний о классе объектов, к которому, как считается, оно относится» [10, 59].
Если применить эти вполне очевидные для формально-логического подхода к построению понятийной системы науки к понятию «молодежь», то его признать научным не удастся с еще большим основанием, чем в случае с понятием установки (по аргументации Г. Блумера). Совершенно очевидно, что класс эмпирических объектов, однозначно подпадающих под понятие «молодежь» и не подпадающих под понятия для родственных образований (структур, групп и т. д.) выделить невозможно, поскольку ни по одному признаку молодежи и по самому их составу нет общих представлений в научном мире. Вопрос о возрастных границах молодежи на протяжении полувека остается самым широко обсуждаемым и самым неразрешимым в науках о молодежи (в социологии, психологии, антропологии, демографии и т. д.). Он неясен и для практических целей, если необходим однозначный ответ в целях нормативного регулирования. Не ясно и то, в каких отношениях молодежь находится с социально-классовой структурой, есть ли присущие ей (и только ей) социально-психологические особенности и т. д.
Было бы неверно связывать такую неопределенность с тем, что слабо работают механизмы конвенционализма в среде исследователей молодежной проблематики, хотя нельзя не учитывать, что эта проблематика особенно привлекательна для молодых ученых, ищущих путь в науку и нередко проявляющих «молодой задор», что часто прикрывает невежество и беспечность в теоретико-методологических вопросах исследования. Когда таких случаев становится слишком много, это влияет и на общее состояние соответствующих отраслей гуманитарных и социальных наук. (Не случайно в научных кругах несколько скептически смотрят на устойчивый интерес того или иного ученого к изучению молодежи, хотя такого же отношения к исследователям проблем детства, например, не проявляется.)
Итак, признанием некоторых проблем в кругу самих исследователей молодежи не закрывается вопрос о том, что понятие молодежи — центральное для любой теории молодежи — оказывается в конечном счете слабо формализованным даже в рамках отдельных парадигм, не говоря уж о том, что общепринятого научного определения этого понятия нет.
Но подойдем к вопросу с другого конца. В гуманитарном и социальном научном знании строгие требования формальной логики к значительному числу понятий, включая и основные, не применимы. Не случайно и Блумеровский понятийный ригоризм не привел к утрате в социологии и социальной психологии понятия установки именно как научного понятия, хотя, казалось бы, доводы критики были неопровержимы.
Следует учитывать здесь два обстоятельства.
Первое состоит в том, что гуманитарное знание даже в своей научной форме (а наука не равна гуманитарному знанию, она лишь его сегмент) имеет дело в качестве определяющих структур не столько понятия, сколько концепты. По нашей версии, именно концепты составляют основу тезауруса — особой формы субъектной организации гуманитарного знания [5, 111–115]. Такое разделение слов «понятие» и «концепт» может показаться излишним, поскольку в гуманитарных науках давно сложилась практика использовать их как синонимы, особенно в текстах, представляющих собой перевод из иностранных источников. Однако тезаурус как знаниевая система отличается от наук как знаниевых систем своей ориентацией на субъекта и в конечном счете существенно большей зависимостью от него — носителя тезауруса и его конструктора. Понятия через обобщение вычленяют общие элементы объективного мира — предметы, свойства, отношения, в то время как в тезаурусе они, сохраняя свое общее свойство быть мыслью о предмете, выделяющей в нем существенные признаки (В. Ф. Асмус), сверх этого приобретают оттенок, отражающий их значимость для субъекта и, таким образом, характеризующий их в ценностном аспекте. Вот почему для обозначения базовых элементов тезауруса мы используем термин «концепт».
Итак, концепт представляет собой выражаемое в знаке сращение смысла и чувственного восприятия, внутреннего образа. Его связывает с другими концептами не только логическое, но и ценностное отношение. Соответственно, и в гуманитарных науках уйти от этого обстоятельства нельзя, само такое стремление — якобы в интересах повышения объективности науки — противоречило бы назначению гуманитарного знания для человека: оно нужно не для логической стройности как таковой, а для понимания человеком себя и своего места в окружающем мире. Если мы говорим о теориях молодежи (социологических, психологических, антропологических и т. д.), то мы все же говорим о теориях молодежи, где не считаться с концептным характером основного понятия не удастся, если мы не хотим утерять за ноуменом сам феномен.
Прикладная сторона этого разграничения понятия и концепта состоит в том, что концепт (в данном случае «молодежь») окажется гораздо менее податлив для его строгого определения по правилам формальной логики, у него обнаружатся мерцающие смыслы и естественная многозначность. Вариативными окажутся и признаки, атрибуты, включая и ведущие. Так, возрастные рамки для понятия «молодежь» действительно существенны, атрибутивны, но они фиксируются не цифрами, а устойчивыми образами, различающимися в каждом из обществ в зависимости от роли географических факторов (климат, ландшафт и т. д.), традиций, культурных практик, системы образования и ряда других обстоятельств. Иными словами, если невозможно установить числовые индикаторы молодежного возраста, то это вовсе не препятствие к тому, что в каждом обществе есть относительная солидарность в отнесении тех или иных индивидов к молодежи.
Вот почему именно наиболее общие понятия отраслей гуманитарного знания (и «молодежь» среди них) не нуждаются в большой точности дефиниций, хотя находящиеся с ними в одной системе менее обобщенные понятия вполне подлежат точному определению и работают по формально-логическим правилам. Для энциклопедий, словарей и учебников, конечно, приходится определить и «молодежь», но это скорее игра в определение, где от выделяемых признаков не обязательно лежит путь к структуре соответствующей отрасли научного знания [7; 8; 9].
Здесь-то и проявляется значение второго обстоятельства, которое важно учесть при работе с наиболее общими понятиями гуманитарных наук, которые совпадают с концептами (а как мы предполагаем — концептами и являются, что и отличает, среди прочего, гуманитарные и социальные науки от наук естественных). Это второе обстоятельство состоит в выяснении того, как же различающиеся между собой концепты и понятия могут взаимодействовать в одной системе научных координат, которую обычно называют понятийной системой. В самом деле, формально-логический подход предполагает, что понятие более общее находится в иерархической связи с понятиями менее общими и выступает как своего рода рамка для этих менее общих понятий, что в реальном измерении отражает соотношение общего понятия со всей совокупностью фактов, подпадающих под него, и предполагает ясную границу, отделяющую эту совокупность от всех других фактов. При работе с концептами, которые стоят в основе гуманитарных понятийных систем, есть необходимость исходить из иной трактовки соотношения общего и частного. Концепты, замещающие вершины таких систем, становятся своего рода смысловыми магнитами, в результате действия которых в понятийном поле в «класс объектов» попадают довольно разные факты, если они обладают свойством притягиваться к данному концепту. Можно сказать, что вокруг концепта возникает некое магнитное поле, которое переменчиво.
В конечном итоге здесь, как и применительно к тезаурусам в целом, работает механизм конструирования по основанию «свой-чужой» (или: «свой-чужой-чуждый»). Если исходить из этого, станет понятным, почему не совпадают не только определения понятия «молодежь», но и структурирование научных дисциплин, изучающих молодежь. Кроме того, станет очевидным, что монодисциплинарный путь изучения молодежи хоть и возможен, хоть и доказал свою состоятельность в изучении важных сторон и проблем, относимых к молодежной проблематике, но не является самым продуктивным. Междисциплинарность, а скорее всего — синкретичность в изучении молодежи вытекает их концептной природы главного понятия для исследований в этой области гуманитарного знания. И не удивительно, что наиболее крупные концептуальные идеи относительно сущности молодежи и ее назначения в социальном целом (вроде теории рекапитуляции Г. Стэнли Холла, теорий «конфликта поколений», молодежных субкультур и т. д.) возникли как обобщения междисциплинарного характера и предполагали междисциплинарные исследования молодежи.
Возможности концептуализации молодежи в формах теории. С учетом особенностей феномена молодежи и его отражения в теоретической форме следует задаться вопросом, возможны ли новые теории молодежи или теоретики ХХ века на концептуальном уровне обеспечили понимание феноменов, связанных с молодежью, приемлемое для молодежных исследований в XXI веке.
При внимательном изучении появления и смены теорий молодежи на протяжении ХХ века нельзя не заметить, что скачки в теоретическом осмыслении молодежи по времени совпадают (с небольшой задержкой) с периодами, когда молодежь особенно ярко проявила свои зримые черты как социальный феномен через самореференцию в формах молодежного движения. Теоретически представляется небезынтересным то, что на осознание обществом феномена молодежи решающее воздействие оказывают проявления молодежи в формах молодежного движения.
Ряд теорий молодежи сформировался под воздействием других обстоятельств, чем отмеченные выше. Концепции И. М. Ильинского [2], Ф. Малера [11], П.-Э. Митева [6], В. Фридриха [3] и некоторые другие, завершение которых относится к 1980–1990-м годам, отразили особенности институциализации знания о молодежи в форме деятельности специальных научно-исследовательских учреждений, изучающих молодежную проблематику. Этот фактор также оказался значимым для активизации как эмпирических, так и теоретических исследований молодежной проблематики.
Возможно, это означает, что дело не только в фазовом развитии молодежного движения, но и в институционализации соответствующей исследовательской практики. Но даже и в этом случае важно понимать, что сама такая институционализация не является независимой по отношению к процессам в обществе, на которые именно в эти периоды активно воздействует молодежь. Не случайно развитие теорий молодежи в 1980-е годы следует связывать с утверждением во многих странах идей государственной молодежной политики, что означает, среди прочего, что субъектность молодежи осознается как требующая особого регулирования институциональными ресурсами государства и права.
Конец ХХ века и начало века XXI-го это вновь подтверждают, что новое в теориях молодежи появляется как ответ на новые вызовы политической, социальной, культурной жизни в моменты, когда молодежная составляющая в этих вызовах проявляется наиболее заметно.
В итоге анализа мы делаем вывод: создание теорий молодежи представляет собой дискретный процесс. В определенные периоды теоретическое осмысление феномена молодежи идет активно и реализуется в плодотворных концепциях, в другие — ничего заметного не появляется, теории молодежи характеризуются застоем. Лишь частично это вытекает из специфики развития теорий в науке: теоретическое знание автономно и в известной мере представляет интерес само по себе (или само для себя). Это означает, среди прочего, что появление тех или иных теорий не обязательно связано с непосредственным утилитарным поводом, подсказанным практикой, и в большей мере предопределено внутренними процессами концептуализации научного знания. Но когда мы обнаруживаем качественные скачки в теоретическом знании о молодежи, связь с наличествующей ситуацией в обществе не может не броситься в глаза [4].
Можно сказать, что это стремление исследователей перейти на уровень высокой теории в такие эпохи, когда молодежь становится непонятной для общества, означает, что в интеллектуальной среде нарастает предчувствие приближающихся социальных перемен. Сами теории молодежи оформляются в текстах, как правило, в то время, когда эти перемены уже становятся фактом. Это обстоятельство может служить подсказкой, где и когда следует искать всплески активности в выдвижении новых теорий молодежи: достаточно присмотреться к поворотным событиям в жизни стран, регионов, континентов с ярко выраженными характеристиками молодежного участия, и можно с высокой долей вероятности утверждать, что примерно через 5–10 лет наблюдающие эти события интеллектуалы отреагируют на них обновленными теориями молодежи.
Здесь нас интересует не то, какие новые поветрия охватили теории молодежи, а сам принцип, который и отражен в поставленном вопросе: возможно ли существенное обновление теории, на которой базируются исследования по молодежной проблематике, или главное уже сказано? Если мы признаем, что молодежь как научное понятие является фактически концептом, а связь его с другими понятиями, подчиненными ему в молодежных исследованиях, строится через притяжение смыслов, своего рода избирательное сродство, то надо признать и то, что теории молодежи могут бесконечно обновляться и в деталях, и по сути. Они фактически не представляют собой и не могут представлять систему необходимых и достаточных утверждений, позволяющих достоверно описать объект, его внутренние и внешние характеристики и связи и установить присущие ему закономерности функционирования и развития. Но и не должны претендовать на то, чтобы считаться такой системой, что не мешает им быть все же теориями. Что же они в таком случае фиксируют? Базовые основания для интерпретации выявленных фактов.
Если теория, построенная на избирательном сродстве некоторой группы фактов (а не всех фактов без изъятия, как считал Э. Дюркгейм в «Методе социологии», а на практике лишь старался приблизиться к этому идеалу, но не достигал его) с находящимся в ее центре концептом, может непротиворечиво дать интерпретацию новых и неожиданных фактов в одной плоскости (т. е. по тем же основаниям, критериям) с ранее установленными, а сверх того позволит выявить ранее незамеченные факты той же природы и так же непротиворечиво их связать с теми, которые уже получили интерпретацию в рамках данной теории, то ее следует признать как приемлемое познавательное средство в сфере гуманитарного знания. В этом аспекте систематизация фактов неотрывна от задачи понимания изучаемых явлений, а оно обладает тезаурусной природой и нередко обеспечивает ориентацию в действительности даже тогда, когда часть фактов плохо согласуются с интерпретационной схемой. Таковы, например, теория М. Вебера о формировании «духа капитализма» под непосредственным влиянием протестантской этики, концепция «Эдипова комплекса» З. Фрейда, структурно-функциональная теория Т. Парсонса и другие наиболее признанные на определенном этапе трактовки человека и общества, которые были подвергнуты критике уже учениками мэтров. Тем не менее эти теории создают впечатление, что с их помощью трудные и противоречивые явления и процессы становятся понятными, а потому даже аргументированная критика не мешает им сохранять свое место в основном корпусе гуманитарных наук (в числе которых мы рассматриваем и социальные науки как имеющие ту же природу в организации знания).
По видимости, сказанное выше — это апология субъективизма в науке, но в действительности это учет субъектности как основы гуманитарного знания. Теория в сфере изучения общества, культуры, человека не может уклониться от решающей роли этого свойства в человеческой деятельности и мышлении. С позиций тезаурусного анализа мы особенно подчеркнем то, что ей свойственна диалектика полноты/неполноты. Причем ее объективная неполнота должна быть осмыслена как корректируемая тезаурусом, иными словами в пределах определенной познавательной задачи она совершенно достаточна (обладает в этом смысле исчерпывающей полнотой) для ориентации в реальности.
Это обстоятельство и открывает путь для дальнейшего обновления арсенала теорий молодежи. Вызовы, принимаемые обществом от него самого и из внешней среды, оказываются многообразны и не находятся в одной плоскости. Когнитивные схемы ответов могут в этом случае сколь угодно различными, но в конечном счете сводимыми к относительно небольшому числу парадигм — совокупности позиции и правил оперирования с ними, которые получили признание в достаточно крупных сегментах научного сообщества.
1. Закон о молодежи: Документы и материалы по истории становления государственной молодежной политики в России: в 2 т. / Сост. и авт. вступ. ст. И. М. Ильинский, Вал. А. Луков. — М.: Изд-во Моск. гуманит. ун-та, 2008. — Т. 1. — 543 с.; Т. 2. — 556 с.
2. Ильинский И. М. Молодежь и молодежная политика. — М. : Голос, 2001. — 694 с.
3. Критика буржуазных теорий молодежи: пер. с нем. / Общ. ред. и предисл. Б. К. Лисина. — М.: Прогресс, 1982. — 335 с.
4. Луков Вал. А. Теории молодежи: пути развития // Знание. Понимание. Умение. 2007. №3. С. 70–82; №4. С. 87–98.
5. Луков Вал. А., Луков Вл. А. Тезаурусы: Субъектная организация гуманитарного знания. — М.: Изд-во Нац. ин-та бизнеса, 2008. — 784 с.
6. Митев П.-Е. Младежта и социалната промяна. — София: Народна младеж, 1988. — 130 с.
7. Социология молодежи: Учебник / Отв. ред. В. Т. Лисовский. — СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1996. — 458 с.
8. Социология молодежи: Учеб. пособие / Ю. Г. Волков, В. И. Добреньков, Ф. Д. Кадария и др.; Под ред. Ю. Г. Волкова. — Ростов н/Д: Феникс, 2001. — 575 с.
9. Социология молодежи: Энциклопедич. словарь / Авт.-сост. Ю. А. Зубок, А. И. Ковалева, Вал. А. Луков, В. И. Чупров ; отв. ред. Ю. А. Зубок, В. И. Чупров. — М. : Academia, 2008. — 606 с.
10. Blumer H. Attitudes and the social act // Social problems. — Berkeley, 1955. — Vol. 3. — N2.
11. Mahler F. Introducere în Juventologie. — Bucureşti: Ed. ştiintifică şi enciclopedică, 1983. — 296 p.
[1] Статья выполнена при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (проект №07-06-00069).
Луков Валерий Андреевич