Возможен ли конец истории по Ф. Фукуяме?

УДК 008 (103)

Ilyin A. N. Is the End of History Possible According to F. Fukuyama?

Аннотация ◊ Автор подвергает критическому анализу знаменитую концепцию Ф. Фукуямы, согласно которой в будущем человечество ждет либеральная демократия. На основе обращения к некоторым глобальным социально-политическим тенденциям в статье выдвигается тезис о полной несостоятельности концепции Фукуямы.

Ключевые слова: глобализация, конец истории, либеральная демократия, Ф. Фукуяма.

Abstract ◊ The author makes a critical analysis of the well-known conception by F. Fukuyama, according to which humankind will live under conditions of liberal democracy in the future. On the basis of the reference to some global socio-political tendencies, the thesis about the complete inconsistency of Fukuyama’s conception is put forward in this article.

Keywords: globalization, the end of history, liberal democracy, F. Fukuyama.

В последнее время информационное пространство все больше и больше заполоняется сообщениями о мировом правительстве и грядущей катастрофе, связанной с его установлением. Раньше распространение подобного рода идей не только вызывало улыбку, но служило причиной навешивания различных ярлыков в адрес позволившего себе такие вольности «неосторожного» ученого, научная компетенция которого ставилась под сомнение. Идеи о мировых заговорах, конечно, столь же смешны, сколь и глобальны — слово «мировые» является ключевым. Иногда кажется, что враг, существование которого именно как врага доказать сложно [он остается призрачным ввиду недостатка фактов, предоставляющих возможность лишить его призрачности] — всего лишь паранойяльная проекция тех, кто его выдумывает и репрезентирует именно как врага. Но сегодня в научной среде стало уделяться более серьезное внимание этой теме, несмотря на дефицит фактуальных знаний. Во многих научных работах, помимо фактов, присутствуют предположения — и это нормально. Особенно в таких работах, которые касаются слишком провокационных тем. Хоть словосочетание «мировое правительство» вызывает иронию, многие явления, пусть в основном косвенным образом, указывают на наличие надправительственной инстанции (или инстанций).

Обращаясь к современной политической ситуации в России, мы видим крайне неутешительные явления, связанные как с внешней, так и с внутренней политикой. Это продажность чиновников, руководствующихся лицемерными принципами «после нас — хоть потоп» и «хорошо там, где больше платят». Это планомерное разложение армии, науки и культуры. Это беспрепятственность деятельности иностранных корпораций на территории национального государства. Это аренда и передача земли в руки ТНК. Это разрушение института семьи путем внедрения ювенальной юстиции. Это перспектива вступления России в ВТО. Это внедрение универсальных электронных карт. Это превращение самого государства в антинародную корпорацию [рассмотрение партии власти как антинародной корпорации см. в статье «Корпорация власти: критический анализ» (Ильин, 2010a)]. Более подробное описание перечисленных опасностей см. в статье «Предчувствие глобализации…» (Ильин, 2010b).

Может быть, российское правительство — всего лишь инструмент, рычаг, запускающий систему, спланированную и отлаженную кем-то другим, находящимся в тени? Бытует мнение, согласно которому многие наши общенациональные проблемы инициированы разработчиками так называемого Гарвардского проекта, связанного с именами известных русофобов А. Даллеса и З. Бзежински. Этот проект своей целью ставил обнищание населения России, его культурную деградацию, спаивание и наркоманизацию России с последующей передачей ее территорий внешнему захватчику в лице США. Согласно плану, Россия должна стать колонией, население которой сократится в 10 раз. Проект предполагал три этапа: перестройка, реформа и завершение. Этот алгоритм почти достиг своей цели. Перестройкой (необходимый для глобалистов развал Советского Союза) у нас руководил Горбачев — недаром он пользуется такой популярностью у янки, реформой — Ельцин (который был выгоден Западу, так как являлся гарантом дальнейшего развала России и утраты ею конкурентоспособности) (см.: Соковнина, 2001), а завершением — судя по всему, современные деятели.

Когда распалась прежняя держава, многие люди рукоплескали перестройке, не понимая, что за ней стоят силы далеко не гуманистические. Радуясь гласности и «демократичности», мы и не знали, что ввергаем себя, пожалуй, в еще большее рабство, но лишь в меньшей степени ощутимое. Источник машинерии, направленной против Советского Союза, заставлял нас играть по его правилам так, что у нас это не вызывало никакого сопротивления.

В ходе холодной войны Америка пыталась ликвидировать не Советский Союз, а преследовала более масштабную цель — разрушить Россию; поэтому с крушением Союза холодная война не закончилась (по крайней мере со стороны штатов), а просто приняла несколько иное русло, немного отличаясь спецификой средств и маневров, но сохраняя прежние цели. На это указывает, например, американская дезинформация вокруг русско-грузинской войны, хотя, естественно, таковой дезинформацией нынешнее противостояние не исчерпывается. Вообще, в ходе холодной войны не капитализм боролся с коммунизмом. Шла борьба не идеологий, а империй. Если мы в своем воображении вычеркнем социалистический период нашей страны и представим, что Россия всегда развивалась по капиталистическому пути, но при этом не особо жаловала Америку, то поймем, что даже в таком случае холодная война все равно имела бы значительное место в структуре взаимоотношений этих держав. Не важно, какая у них идеология — главное, поддерживают ли они нашу имперскую политику. Беда только в том, что США остались сверхдержавой, а РФ уже и державой-то не назвать. Поэтому [экономическое, информационное, военное и т. д.] преимущество понятно на чьей стороне.

Примечательно то, что Советский Союз обладал самой сильной армией, а развален был без единого выстрела. Он был именно развален, а не распался, как привыкли говорить некоторые апологеты перестройки, равно как многие [наверняка ангажированные борьбой с СССР, а теперь и с Россией] западные мыслители типа Ф. Фукуямы любят уверять, будто реформы конца восьмидесятых не были навязаны Союзу извне. Это говорит не о том, что мы не умели пользоваться своими вооруженными силами, а о том, что армия — это не панацея, способная защитить страну от развала. Есть другие формы оружия, значительно более тонкие и хитрые, чем военное. К ним относится генное, экономическое, идеологическое оружие, которыми мы обладали в меньшей степени, чем наши противники.

Идеологи перестройки убедили политически активную часть общества в необходимости пути увеличения наслаждений (в индивидуальном смысле) в ущерб советскому более гуманному принципу избегания страдания (в коллективном смысле); одним из их тезисов была переориентация экономики на потребителя. И сразу же сократились инвестиции в тяжелую и оборонную промышленность и энергетику. При этом Запад позировался как потребительский рай на земле, образ которого вызывал у советского гражданина недовольство собой и отвращение к себе как представителю незападной, а потому нерайской цивилизации. То есть, дискредитация Запада резко сменилась его апологетикой. Так началась волна потребительства.

Вслед за Гарвардским американцами был создан Хьюстонский проект, который детализировал и корректировал программу своего предшественника. Так что процесс идет, и на этапе [официального] завершения холодной войны он не закончился. Поэтому разговоры о дружбе с Америкой, о стремлении США оказывать помощь развивающимся странам и о скором наступлении либеральной демократии остаются всего лишь ширмой.

Интересны идеи некоторых футурологов относительно того, что ждет человечество в дальнейшем. Так, Ф. Фукуяма, используя концепт «конец истории», говорит о том, что либеральная демократия будет окончательной формой правления в человеческом обществе, и нет альтернатив, которые были бы лучше либеральной демократии. Объясняется эта претенциозная идея следующим образом. У каждого человека присутствует потребность в признании (тимос), каждому присуще чувство собственного достоинства. Данную потребность Фукуяма рассматривает ни много ни мало в качестве двигателя всей истории и виновником тирании, конфликтов и войн. Но вместе с тем она же предстает как психологический фундамент многих добродетелей — духа гражданственности, храбрости и справедливости. Конформное сдельничество со своей совестью рассматривается как явление, противоречащее признанию, так как оно стоит далеко от храбрости, самоотверженности и чувства справедливости; это проявление эгоистического желания материальной выгоды, которое имеет мало общего с признанием. Экономический человек, человек желания, предпочитает проявлять конформизм и работать внутри системы — желание у него затеняет признание. Человек признания, в отличие от него, ревнует за достоинство свое и своих сограждан. Экономический человек, потребитель, руководствуется расчетами и личными выгодами, а человек признания может встать перед танком или цепью солдат ради утверждения себя и получения признания своей группы или класса. Так, благодаря потребности в признании люди испытывают негодование по поводу несправедливого отношения к ним самим или к представителям их референтной группы; с этой позиции объясняется в том числе расизм или антирасизм, феминизм и т. д. Но не все люди желают, чтобы их оценивали в качестве равных по отношению к другим, а хотят из-за раздутой самооценки быть выше других, что Фукуяма называет мегалотимией, темной стороной желания быть признанным. К формам мегалотимии относятся тирания, национализм, империализм и т. д. Национализм Фукуяма считает характерным для индустриального периода, так как в доиндустриальный период основополагающими были классовые различия между людьми одной нации, которые выступали непреодолимыми барьерами на пути взаимоотношений; так, русский дворянин по духу был ближе к французскому дворянину, а не к русскому крестьянину. Противоположность мегалотимии — желание получить признание в качестве равного другим — философ именует изотимией. Соревновательность и тщеславие человека, его желание господствовать представляются как источники социального творчества, — Фукуяма в своих идеях опирается на диалектику Гегеля, которого, в отличие от Поппера, не считает идеологом авторитаризма, а называет защитником гражданского общества, независимости частной экономики от государственного контроля. При известных исторических формациях потребность в признании не реализовывалась. Так, при рабовладении рабы, естественно, не чувствовали никакого признания со стороны хозяев, так как последние вообще не считали их людьми, но и господин не мог ощущать удовлетворение, поскольку раб, признающий его достоинство, не является в понимании господина полноценным человеком. Господа ищут признания от других господ, но этот поиск связан с попытками превратить других господ в рабов; господа, в отличие от рабов, более рискованны — этот риск позволяет им господствовать. Соответственно, до появления взаимного и рационального признания человек получает признание только от рабов, которые вместе с тем недостойны давать признание, а потому это трудно назвать признанием; люди хотят быть признанными каким-то авторитетом, а не рабом и не собственной кошкой, и чтобы это признание было не выдавленным из человека, а искренним и свободным. Отсутствие признания со стороны господина сподвигает раба на осуществление перемен. Он трудится на господина из страха [потерять заработок или даже жизнь]. Поскольку работает именно раб, а не господин, он преобразовывает природу, использует орудия ради изготовления потребительских благ или более совершенных орудий и тем самым изобретает технологию. Соответственно, наука, техника и вместе с тем идея свободы — изобретения именно недовольных противоречием между идеей свободы и ее реализацией и вынужденных трудиться рабов, а не господ. Исторический прогресс осуществляется рабами.

Как утверждает Фукуяма, при либеральной демократии — наилучшем из возможных вариантов правления, характеризующимся исчезновением фундаментальных противоречий — уважение и признание будет реализовано в виде всеобщности прав; неравные признания господ и рабов будут заменены признанием универсальным и взаимным, все граждане признают за каждым человеческое достоинство. Войн практически не будет, особенно между либерально-демократическими режимами. Конечно, многие социальные проблемы не решатся, напряженность между свободой и равенством останется, так как невозможна ни абсолютная свобода, ни полное равенство, но тем не менее либеральная демократия представляется идеальным из возможных вариантов социально-политического развития. Человечество идет к концу истории, к либеральной демократии, которая «заменяет иррациональное желание быть признанным выше других рациональным желанием быть признанным равным другим» (Фукуяма, 2005: 21). Саму же историю Фукуяма понимает как однонаправленное движение, направленность которого порождают открытия современной науки; поскольку полностью отказаться от научного метода невозможно и невозможно обратить вспять господство науки над цивилизацией, нет причин думать о перспективе исчезновения цивилизации — так как давление науки необратимо, необратима также направленная история и ее экономические, социальные и политические последствия.

По Фукуяме, угрозу ядерной войны, возникающую в том числе при бессмысленной гонке вооружений, можно решить с помощью замены международной системы государств мировым правительством, которое силой ввело бы мораторий на опасные технологии. Это мнение является расхожим среди защитников нового мирового порядка. Действительно, во время холодной войны державы, ориентируясь на стратегию ядерного сдерживания, наращивали темпы вооружения, чтобы перещеголять друг друга, чтобы создать для себя возможность нейтрализовать ядерный потенциал соперника. Гонка вооружения с точки зрения не национальной, а планетарной безопасности, была бессмысленной. И эта бессмысленность рождала следующий парадокс: каждое сообщество, движимое стремлением защититься от опасности, создавало ядерное оружие в ко­личествах, в разы усиливающих опасность для существования не себя как нации, а всего человечества и экологии планеты. Наличие силы, а значит, и наличие страха признавалось в качестве залога мира, что по сути являлось ожиданием войны. Сформировался объективный милитаристский предел для конфронтации на международной арене, выраженный в угрозе всеуничтожения. Несмотря на всевозможные меры предосторожности, высока вероятность случайного сбоя в системах управления оружием или ложных тревог в системе предупреждения о ядерном нападении, что может вызвать ядерный ответ на мнимую агрессию. Сегодня необходима ориентация всех стран на разоружение. И в первую очередь разоружиться должны США, поскольку именно они являются сейчас самым крупным военным гигантом. Однако штатам это объяснять бесполезно. Они, наделив себя правом определять для каждой страны допустимое количество боеголовок и военного потенциала, продолжают настаивать на разоружении других держав и при этом не сильно спешат умерить свой милитаристский пыл. Они его и не умерят, поскольку, как показывает череда инициируемых штатами войн, «демократизаторская» миссия себя не изжила, а для ее продолжения необходимо много оружия. Сегодня на западе нашла широкое распространение так называемая «концепция демократического мира», утверждающая, что демократические государства не воюют друг с другом, хотя войны между демократиями истории известны. Да и те режимы, которые с легкой руки американских идеологов называются демократиями, совсем таковыми не являются, как и сам американский режим. Ориентируясь на эту концепцию, американцы выражают лояльное отношение к «ядерному» Израилю. При четком следовании принципу нераспространения ядерного оружия милитаризация Израиля должна вызвать порицание. На самом деле такая лояльность опирается не на факт демократичности Израиля, а на факт его проамериканской ориентации и, возможно, готовности реализовывать интересы США в своем регионе. Но не заявит ведь Вашингтон об этом во всеуслышание. Поэтому он строит лживую доказательную цепочку для оправдания такой лояльности: демократические государства не воюют друг с другом, что говорит о их миролюбии, которое, в свою очередь, указывает на безопасность для мира наличия у них ядерного оружия, призванного всего лишь обеспечивать защиту их собственной безопасности. Выходит, что приобретение ядерного оружия «демократическим» государством оправдывается, в то время как для «недемократических» государств милитаризация априори недопустима. Но где тогда критерий демократичности? Сам факт подвластности какого-либо государства Америке является для штатов критерием его демократичности.

США не просто отвечают наращиванием вооружения на милитаризацию других стран, а смело переходят к применению силы, к тактике контрраспространения ядерного оружия, сводящейся к превентивным ударам по странам, которые якобы своей милитаризацией представляют опасность для человечества. Стратегия контрраспространения — вполне удобная оправдывающая американскую агрессию отговорка, прикрывающая истинные цели США, которые связаны не с демократизацией и избавлением мира от оружия массового поражения, а с захватом мировых ресурсов и подавлением неугодных для «мирового полицейского» режимов. По тому же Ираку превентивный удар был нанесен, а ядерного оружия не нашли; выходит, зря воевали. Да нет, не зря, Ирак ведь стал проамериканским, а иракская нефть досталась штатам. Один только этот факт обнажает политику двойных стандартов, а сама стратегия контрраспространения стимулирует другие страны скорее не к разоружению, а, наоборот, к вооружению. Возникает вопрос: а США своей милитаризацией не опасны человечеству? Наконец, а судьи кто? С подобным успехом можно ведь и штатам предъявить обвинение в милитаризации. Они продолжают наращивать темпы вооружения, вести «освободительные» войны и устами своих философов агитировать за мировое правительство, которому не понадобится ядерного оружия, так как воевать будет не с кем. Это в некотором роде напоминает шантаж: выбирайте, или вы согласны на мировое правительство или мы будем продолжать вооружаться. Вот только кто будет представлять это правительство?

Транснациональные корпорации, по заверению Фукуямы, не эксплуатируют другие страны, а обеспечивают рост экономик развивающихся стран. Капитализм, согласно автору «Конца истории» — это путь к экономическому росту, потенциально доступный всем странам, а индустриальные державы не способны сдерживать развитие других, если эти другие играют по правилам экономического либерализма. В качестве причины экономической стагнации многих стран автор видит не давление на них развитых держав, а всего лишь неэффективность местного управления, которое выражается в сильном вмешательстве правительства в экономику; последняя должна развиваться по капиталистическому пути, то есть свободно, без всякого централизованного управления, что приведет к либеральной демократии.

Некоторые идеи Фукуямы представляются в корне утопичными, а некоторые — просто лицемерными. Потребность в признании, естественно, не является ни единственной, ни основной потребностью человека, и она не может привести к либерализму. Конформистская склонность к выслуживанию и мещанству явно у большинства людей вытесняет чувство собственного достоинства. Если бы признание [изотимия] являлось настолько серьезным двигателем человеческих действий, то правительственные деятели склонялись бы не к набиванию своих карманов за счет угнетения народа, а руководствовались бы стремлением нравиться всем и тем самым обеспечить себе максимальное признание. Угнетенные люди намного более активно отстаивали бы свои права, и вряд ли бы соглашались идти на сделку со своей совестью, выраженной в конформном поведении по отношению к тем, кто угнетает их.

Нельзя также принять всерьез положение, согласно которому тщеславие следует считать источником общественного творчества. Кроме того, при взгляде на многие процессы, происходящие в мировом сообществе, трудно представить, что прогнозы типа фукуямовского имеют твердую почву под ногами. Непонятно вследствие чего он утверждает, что сегодня на место мегалотимии встали две вещи, которые удовлетворяемы либеральной демократией: 1) желание, выраженное в экономизации жизни, в поиске интеграции в экономическое сообщество, 2) изотимия. Конечно, Фукуяма прекрасно понимает, что доля мегалотимии все равно останется, что без нее невозможно общественно-культурное развитие, что она должна служить клапаном для сброса избыточной энергии, но слишком претенциозно утверждать ее принципиальное снижение в общественной жизни. По его мнению, конкуренцию как между людьми, так и между странами, заменит спорт (особенно рискованный, вытряхивающий спортсмена из привычного буржуазного комфорта) как главная отдушина для стремления захватить первенство. Или же вместе со спортом мегалотимическим проявлением будет война против того, что негативно влияет на человека — болезней и вирусов.

Да, желание экономизации проявляется достаточно ярко, но оно, проявляясь как на микроуровне (индивидуальное обогащение любой ценой), так и на макроуровне (коллективное, корпоративное обогащение любой ценой), едва ли отменяет мегалотимию и в основном идет вразрез с изотимией. Желание экономизации — это все то же потребление, которое, характеризуясь мещанством, нейтрализует любые акции, призывающие к действиям ради чего-то глобального в ущерб жизненному комфорту. Создается впечатление, что Фукуяма [пусть даже неявно] оправдывает потребительские тенденции, когда говорит, что национализм теряет способность стимулировать людей рисковать своим частным уютом в имперских актах. Бесспорно, национализм следует рассматривать как явление иррационального желания, как вариант мегалотимии, и давать положительную оценку тому, что современный образ жизни потребительски ориентированных стран «съедает» призывы к каким-либо действиям, ограничивающим права других людей, групп или этносов. Однако этот образ жизни нейтрализует, подобно бодрийяровской массе, призывы к настоящему героизму, и это однозначно не стоит воспринимать как нечто позитивное. В эпоху потребительства нет великих идеологий, нет самоотверженных поступков, нет альтруизма. Само по себе мещанское потребительство — это конец истории самоотверженности и героизма. «Постисторический мир — это мир, в котором стремление к комфортному самосохранению победило желание рисковать жизнью в битве за престиж и в котором борьбу за господство сменило всеобщее и рациональное признание» (Фукуяма, 2005: 427). Эти слова звучат красиво, но претендуют на двоякость толкования…

«Последний человек в конце истории знает, что незачем рисковать жизнью ради какой-то великой цели, поскольку считает историю полной бесполезных битв, где люди дрались друг с другом, решая, следует быть христианином или мусульманином, протестантом или католиком, немцем или французом. Верность флагу, которая вела людей на отчаянные акты храбрости и самопожертвования, последующей историей была квалифицирована как глупый предрассудок. Современный образованный человек вполне удовлетворен сидением дома и одобрением самого себя за широкие взгляды и отсутствие фанатизма» (Фукуяма, 2005: 460). Далее Фукуяма утверждает, что в современных демократических обществах много молодых людей, которые хотят быть приверженцами более глубоких ценностей, но плюрализм мнений и наличие широкого выбора сбивает их с толку. Такое объяснение отличается поверхностностью. Да, информационная перенасыщенность масс-медиа расщепляет субъекта на части. Но и, учитывая описание Фукуямой конца истории как времени, где не будет серьезных конфликтов и войн, патриотическое воспитание станет атавизмом, равно как философская идея о лучшем обществе. Незачем будет воспитывать в умах молодых людей склонность к самопожертвованию и патриотизму, так как жертвовать будет не за что. Покончив с несправедливостью, человек превратится в животное, так как благодаря борьбе он способен развиваться. Борьба человека за нечто высокое и надповседневное характеризует его именно как человека с большой буквы. После фукуямовского конца истории останутся люди с малой буквы. Человек будет жить почти как животное, находясь в гармонии со своим узким бытием, ограниченным домашними стенами или стенами офиса на работе. Общественная жизнь для него будет спаяна не с идеалом достижения социальной гармонии и справедливости (она итак будет достигнута), а с использованием общественных связей ради своих личных интересов. Самое страшное заключается в том, что такой сладострастный конец истории еще не наступил (и вряд ли наступит), а современный человек, превратившись в обычного потребителя, уже отказался от высоких духовных ценностей, отдав себя мещанству и индивидуализму. То есть, обогнал время.

Фукуяма предусматривал упрек о взаимосвязи отсутствия войн и редукции человеческих качеств. «Либеральная демократия, которая способна в каждом поколении проводить короткую и решительную войну для защиты своей свободы и независимости, будет куда более здоровой и удовлетворенной, чем знающая лишь непрерывным мир» (Фукуяма, 2005: 491), — пишет он несмотря на свое утверждение о приходе мира в конце истории. Если людям будет не за что бороться, так как правое дело итак достигнуто, некоторые из них начнут бороться от скуки против этого правого дела, против демократии и либерализма, — как предполагает философ. Но это нисколько не оправдывает человека конца истории, так как имеет смысл не просто борьба ради борьбы, к тому же исходящая от буржуазной скуки, а борьба во имя чего-то. И, естественно, не во имя одних только личных интересов, реализуемых в ущерб интересам других людей, и уж не во имя фашизма. Поэтому данный аргумент никак нельзя воспринимать как аргумент против построения образа редуцированного человека фукуямовского конца истории. Обращаясь к нашей истории, мы можем вспомнить некоторые случаи борьбы представителей молодежных субкультур с советским режимом. Сначала были стиляги, потом появились хиппи, металлисты и панки. Дело в том, что они пытались противоречить режиму не столько потому, что он плох, а потому, что он надоел. В Советском Союзе почти ничего не происходило, он был статичен (недаром брежневский период называют эпохой застоя), и эта статичность шла вразрез с жаждой приключений, архетипической потребностью человека, человека-охотника. По сути-то потерявшие радость жизни представители субкультур не предлагали взамен существующему режиму какой-то принципиально новый и хорошо продуманный вариант, потому что у них не было никакого строго обозначенного общественного идеала. Они предлагали «свободу, равенство и братство», свободу мысли, отмену однопартийности и т. д., но у них не было целостного социального проекта и они не ставили перед собой цель его сформировать. То есть, они шли не к идеальному состоянию, а от наскучившего состояния. Конечно, были еще интеллектуалы-диссиденты, которые прекрасно осознавали и против чего они выступают и за что они выступают, но причиной их активности не выступала скука и жажда приключений, поэтому они не укладываются в [совершенно не узкие] рамки нашего примера. Так есть ли что-то, гарантирующее невозможность появления и стремительного наращивания потребности «убить скуку в надоедающем обществе конца истории»? Скорее всего, нет ничего, что давало бы такие гарантии.

Изотимия же, которая, согласно мысли Фукуямы, должна утвердиться вместо мегалотимии, почти никак не проявляет себя, поэтому утверждение о ее главенстве совершенно несостоятельно. Простительно утверждать, что изотимия — желательная основа взаимодействия между людьми, но совершенно непростительно говорить о том, что она уже сейчас выступает реалией на почти мировом уровне, что изотимия многих заменила мегалотимию немногих. Как говорят, единственное отличие капитализма от социализма заключается в том, что при капитализме человек эксплуатирует человека, а при социализме все наоборот. Несомненно, эта шутка имеет серьезную почву под ногами, поскольку социализм совершенно не отменил эксплуатацию, но Фукуяма забывает о том, что капитализм сам по себе представляет из себя поле борьбы всех против всех, где каждый за себя, где каждый ищет индивидуальной выгоды за счет других. Не используя доморощенного термина «капитализм с человеческим лицом», философ попытался описать нечто именно такое. И ему это описание удалось, но таковая удаль не указывает на возможность воплощения данной формы капитализма в настоящую реальность. Также как тщательное описание анархического строя, приведенное в первую очередь Прудоном, Бакуниным и Кропоткиным, не дает возможности реализовать анархию на практике. Так что несмотря на заявление Фукуямы о либеральной демократии как самом совершенном социально-политическом варианте, я бы замолвил слово об анархии как наиболее совершенной форме существования общества.

Далеко не всегда и везде неполучение признания со стороны господина движет раба к осуществлению перемен, о чем уже шла речь, когда мы говорили, что тотализация масс необязательно приводит к их расконформизации. Вообще, признание выступает у Фукуямы своего рода прокрустовым ложем, в которое он вмещает все явления человеческого фактора — от образования и труда до национализма и международной напряженности. При этом в его концепции нет места духовности, морали, нравственности; вместо них фигурируют экономические желания и жажда признания, которую он пытается как-то одухотворить путем расширения поля ее проявлений, но которая не представляется принадлежащей духовной сфере. То есть фукуямовский человек меркантилен, рационален, склонен сравнивать себя с другими и бездуховен.

Фукуяма, говоря об упразднении мегалотимии, утверждает, что иррационализм признания в виде честолюбия, религиозного фанатизма и т. д. сублимировался в желание накопления собственности, а некоторые оставшиеся явления национализма, религиозной нетерпимости и прочего объясняются не только атавистическими пережитками, но и недостатком сублимированности мегалотимии господ в экономическую деятельность. Несмотря на то, что Фукуяма в качестве причины возникновения национализма видит отказ народу в политической свободе и национальной идентичности, он, скорее всего, специально забывает о том, что исламский фундаментализм возник не вследствие названных им причин, а вследствие американской агрессии. Как известно, любое действие рождает противодействие. Чем сильнее надавить на пружину, тем более сильной последует отдача. И, соответственно, чем более наглая экспансионистская политика реализуется кем-то, тем с более мощным сопротивлением ему придется встречаться. Поэтому неудивительно, что на волнах экспансий появлялись тенденции к крайне агрессивному национализму, шовинизму, ксенофобии, религиозному фундаментализму и этническому сепаратизму. «Национальные возрождения», «возвраты к корням», развитие традиционализма в культуре — все это варианты ответа на характерное прежде всего для Запада ускорение жизненного темпа[1], благодаря которому оторванное от своих корней общество начинает испытывать потребность в прочных культурных основаниях перед лицом унифицирующих национальные культуры перемен. Ф. Фукуяма усматривает в качестве причины возрождения исламского фундаментализма всего лишь осознание мусульманским миром его экономической неконкурентоспособности и связанное с этим отсутствие признания его со стороны других стран — более развитых. Но настоящая причина другая. Исламский фундаментализм — закономерный ответ не на мирный еще больший экономический подъем развитых стран, а на американский империализм. Ислам ужален не развитием капиталистического мира, а экспансией этого мира. Америка, разворачивая войну в Ираке, множит себе врагов, по сути не столько уничтожая ислам, сколько способствуя его укреплению, упрочению его ненависти к США и, возможно, даже созданию антиамериканского фронта [не зря С. Жижек предположил, что истинной мишенью в этих операциях может являться само американское общество, где цель — сокращение излишней свободы в нем (Жижек, 2003)].

Я склонен лишь частично поддержать идею о том, что рабы осуществляют исторический прогресс. Кстати, эта идея достаточно опасна, поскольку ее можно использовать как аргумент, узаконивающий рабство и угнетение. В современном и не только современном обществе нет четкого деления на класс угнетателей и угнетаемых. Менеджер среднего звена, декан факультета или генеральный директор на предприятии, с одной стороны, являются эксплуататорами, у которых в штате присутствует то или иное количество управляемых сотрудников. Однако над каждым из них есть свой начальник, которому они вынуждены подчиняться. Над менеджером стоит генеральный директор, над деканом — ректор, над генеральным директором — чиновник, диктующий ему правила, которые требуют, чтобы его деятельность не шла вразрез, скажем, с политической идеологией. Поэтому их уже трудно назвать господами в подлинном смысле слова; являясь господами, они вместе с тем играют роль рабов. И уж явно они не соответствуют роди господ, которые сами ничего не делают, а лишь потребляют продукт труда каких-то эфемерных рабов. Они в том числе могут совершенствовать технологии, двигать науку, оказывать положительное влияние на экономику и т. д. Многие известные ученые происходили из богатых и влиятельных семей, да и такие создатели идеи свободы, как Маркс, Бакунин и Кропоткин имели аристократическое происхождение. Поэтому трудно с полной уверенностью заявить, будто исторический прогресс лежит на плечах только рабов, равно как невозможно с полной однозначностью отделить раба от господина. Развить данную идею — это сказать, что при либеральной демократии не будет ни эксплуатации, ни исторического прогресса. Да, при конце истории в фукуямовском понимании не будет появляться новых идей свободы и разного рода утопий, так как они станут ни к чему в полностью либеральном мире, но сам Фукуяма говорит, что конец истории не значит остановки научных разработок, экономического прогресса и т. п. Однако, разворачивая идею о рабстве как двигателе прогресса, мы неуклонно наталкиваемся на противоречие: либерализм конца истории приемлет прогресс, но при этом прогресс движим именно рабством, которое при либерализме не имеет место. На первый взгляд, мир стал более цивилизованным; во многих странах отменены смертные казни, давно нет дуэлей, рабства и прочих продуктов «нецивилизованного» прошлого. Вряд ли сейчас кто-либо из нормальных людей спокойно отнесется к тому, что где-то недалеко устроили публичную казнь с последующим четвертованием; а в семнадцатом веке в Европе это было повседневной практикой, которой не придавалось особо эмоциональное значение. Сегодня мы, в отличие от наших предков, воспринимает преступников как равным нам, и поэтому в том числе чувства жалости и сострадания диктовали отмену высшей меры наказания и вообще гуманизацию судопроизводства. Даже испытывая жалость к домашним животным, мы тем самым воспринимаем их чуть ли не равными нам. Но всего этого мало для того, чтобы строить оптимистические прогнозы, тем более двадцатый век имеет и обратную сторону медали. Факт неразделения современного общества на классовые бинарности нисколько не подтверждает концепцию Фукуямы о движении к либеральному концу истории; рабство осталось, но приняло иной вид — оно теперь разбавлено маленьким количеством господства. Но в случае полного укрепления власти мирового правительства, в случае если оно однозначно будет оправдывать свое название, разделение на рабов и господ станет настолько же однозначным, и тогда рабы, отдавая свои силы во имя господ, действительно станут единолично двигать то, что будет называться историческим прогрессом. Прогрессом, который встанет на пользу господ, но явно не рабов.

Абсолютно ложным выглядит видение Фукуямой причины краха демократии в неверных решениях отдельных политиков. Мало того, он заявляет, что культура не является фактором становления демократии [а в другом месте книги противоречит сам себе, говоря, что культура влияет на способность страны установить и поддерживать политический и экономический либерализм]. Вызывает смех ссылка автора на ельцинскую Россию, в которой якобы воцарилась демократия несмотря на отсутствие демократической культуры. Да, демократическая культура у нас не проявлялась, но и демократии в подлинном смысле слова в постперестроечное время не было. Был олигархический бардак. Либерализм характеризуется отсутствием кардинальных политических действий и системным равновесием, даже призрака чего не было в девяностые годы. О какой демократии может идти речь, если основная масса людей столкнулась с безработицей, невыплатой зарплат, преступностью и т. д., в то время как номенклатура, явно не заинтересованная в народном правлении, обогащалась за счет обездоленного большинства? Когда так много людей не в состоянии удовлетворить свои основные потребности, когда большая часть населения недовольна своим положением, то, что было принято выдавать за демократию, не служило интересам широкой общественности. Изъятие народных сбережений снимает вопрос о принадлежности ельцинской шайки к демократии. Вспомним основные принципы рыночной экономики, характерной для гражданского общества. Это восприятие частной собственности как естественного права, которое государство не может изымать. Это свобода сделки, государственное вмешательство в которую ограничивается взысканием налогов. Это эквивалентность обмена. Рабочий обладает товаром (рабочей силой) и продает его по контракту на время своему партнеру — работодателю. Но когда покупатель (работодатель) не расплачивается за покупку, он нарушает все эти принципы. Их повальное нарушение господствовало в ельцинское время. И это было почти нормой! Сейчас такие нарушения не настолько масштабны, но… Сейчас на них продолжает указывать уже не отсутствие зарплаты, а ее размер. Естественна, цена рабочей силы неустойчива, но существует низший предел. На сегодняшнюю зарплату невозможно нормально обеспечить себя-одного, не говоря про детей. Мы можем говорить про систему эксплуатации, лишенную эквивалентной оплаты рабочей силы. Какая уж тут демократия и какой уж тут капитализм.

В основном причины упадка демократических режимов кроются явно не в решениях политиков, а в массовизации общества, в поголовной пассивности и в желании масс тоталитаризма, от которого ожидается порядок и безопасность. Демократически настроенный народ, носитель гражданского духа, осуществляющий контроль над властью, не позволит последней принимать крайне катастрофические для свободного режима решения. Конечно, какое бы серьезное давление на власть народ ни оказывал, он не способен в полной мере ограничивать власть в ее решениях, но здесь речь идет не обо всех подряд, а о кардинальных и потому особо опасных для гражданских свобод решениях. Степень общественной свободы как раз зависит от запрета на крупные изменения. За каждым изменением должна учитываться обратная связь, а слишком быстрые изменения в основном приводят к страданиям широких масс людей. Хотя следует задуматься над словами Фукуямы: «убежденность, что тот или иной народ по глубоким культуральным причинам не может демократизироваться, сама становится препятствием к демократизации» (Фукуяма, 2005: 564).

Более чем банально со стороны Фукуямы заявлять, будто в современном мире, в отличие от прежних веков, руководители демократических государств не развяжут войну без серьезной причины национального масштаба и не станут ради личных выгод и славы посылать десятки тысяч солдат на смерть, как это было раньше. Интересно, какая же серьезная причина национального масштаба заставила «демократические» США устроить войну с Ираком?

Фукуяма рассматривает недостаток легитимности в качестве решающей слабости авторитарных режимов, из-за которого может произойти провал самого режима. Мало того, он считает тоталитаризм хрупким и недолговечным образованием, рискующим пасть благодаря в первую очередь внутренним раздорам. Но я не совсем согласен с этим положением, поскольку власть работает не на заслужение реальной легитимности, а на создание лишь ее образа. И во многих случаях эти попытки увенчиваются успехом. Власть, способная управлять мыслями, способна также создавать легитимный образ самой себя. У нее есть необходимый кредит доверия, располагая которым, в случае идеологической и моральной шаткости своего положения она склонна вместо самоуничтожения отдать на съедение волкообразным массам какого-нибудь чиновника, олигарха или псевдоолигарха (вспоминается М. Ходорковский), предварительно указав пальцем на вину якобы только его. Конечно, если эта шаткость проявляется в максимально серьезном смысле, уже недостаточно отправить кого-то в отставку, а кого-то посадить. Но именно для предупреждения этого, ради профилактики исчезновения легитимного образа власти пускаются в ход разного рода манипуляции.

История едва ли является однонаправленным процессом, для которого характерно постоянное движение именно вперед, к еще большему совершенству. В девятнадцатом веке романтики считали, будто исторический прогресс налицо, но двадцатый показал настолько нечеловеческое лицо, что им ничего не оставалось, как только удивляться «как же прогресс науки и техники допустил две мировые войны, фашизм и социализм, лагеря пыток и экологические катастрофы!». Именно благодаря техническому прогрессу и изощренной рациональности они и возникли. Прежние века способны вызывать ностальгию, а двадцатый вместо этого (если не считать сообщества неосталинистов и неофашистов) вызывает скорбь и чувство вины за страдания многочисленных жертв античеловеческих режимов. Поэтому вряд ли стоит, подобно Фукуяме, говорить о том, что наука знаменует приход либеральной демократии, равно как выстраивать корреляции между развитой индустриализацией и демократией; индустриализация способна создать такие изощренные технические способы тотализации, которые и не снились доиндустриальным эпохам, а современная техника позволяет не просто устроить войну, но и уничтожить всю планету (хотя ядерное оружие принято считать не оружием, а как раз фактором, сдерживающим войну). И вряд ли целесообразно, вслед за Ф. Фукуямой, относиться к явлению нацизма как к побочному продукту процесса модернизации, который не является обязательным компонентом современности и по которому нельзя судить о современности. Как раз зло, вырвавшееся из бутылки в двадцатом веке, несмотря на его варварскую архаичность, следует характеризовать именно как проявление современности. А варварство, соответственно, ненамного отстает от реалий сегодняшнего дня, и нельзя прокладывать между ними непреодолимую бездну. Нет ничего такого, что следовало бы считать серьезным барьером против воцарения нового тоталитаризма или нового варварства. Равно как нет объективного закона, согласно которому осуществляется неизбежный общественный прогресс, как предполагал исторический материализм с его принципами механистического детерминизма. Экономический либерализм — далеко не худший способ экономического роста, но кто сказал, что развитые страны не обеспечивают свой рост за счет развивающихся? У страны, которая эксплуатирует население стран «третьего мира» и платит им по паре долларов в день, экономика будет хорошей. Кто сказал, что если все страны разом перейдут на западный путь развития, появится возможность справедливо согласовывать интересы, удовлетворяя все стороны? Кто сказал, что США — демократическое государство? Фукуяма все это не перестает утверждать, но кто утверждает, что он прав? Оправдывая ТНК, самое простое, что можно сделать, так это сказать, будто местное правительство работает неэффективно, и потому нет экономического подъема, а сами ТНК тут ни при чем. Да, если оно дало возможность иностранным ТНК эксплуатировать его народ, то оно действительно функционирует не совсем эффективно, но основными эксплуататорами-то выступают ТНК, а не местное правительство. Опять же, если какое-то национальное правительство не дает возможности западным ТНК функционировать на своей территории, его можно смело [в соответствии с двойными западными стандартами] обвинять в том, что оно не приемлет свободной экономики и пытается ее жестко регулировать. Эффективная экономическая политика не значит пустить все на самотек, а значит оградить свою страну от хозяйствования сил, о которых мы говорим. Российское правительство, готовящееся вступать в ВТО, не ограждает свою страну от возможности еще большей эксплуатации, а рьяно способствует этому.

Несмотря на большую идеологическую силу мифа, согласно которому капитализм — венец гуманной цивилизации, гуманизмом уклад европейских стран не пахнет. В середине XVIII века только из Индии Англия извлекала ежегодно доход в размере 2 млн фунтов стерлингов; за счет колоний поддерживался уровень жизни англичан. Лишь незначительная часть чернокожих рабов, которых везли в Америку, смогла пережить дорогу, большая участь умерла в пути. «Прогрессивный» Запад, в отличие от «отставших» стран, построил себя из материала колоний, которые жестко эксплуатировал. Это разве не паразитизм? Хоть Запад и призывает другие страны идти по его пути развития, этот путь по сути является тупиковым. Если даже мы отбросим в сторону моральный и правовой аспекты данной проблемы, то убедимся в том, что распространение потребительского стиля жизни западоидов на все человечество с неизбежностью натолкнется на экологические препятствия — ресурсов планеты на глобальное потребительство просто не хватит. Да и призывы следовать путем Запада противоречат реальной политической линии самого Запада, так как Европа целенаправленно разрушала островки капитализма, возникавшие в незападных странах. Все светлые мифы Запада о его свободе, быстром прогрессе экономики, культуры и цивилизации и т. д. лишь выглядят правдоподобными. Запад получил доступ к ресурсам огромной части планеты — тех ресурсов, на которые он не имеет никакого права и которые он отбирал насильственными способами. И сейчас он продолжает получать ресурсы с пространств, которыми не обладает, но именно потому, что продажные национальные правительства этому потворствуют. Нет никакого эквивалентного обмена, о чем свидетельствует постоянно возрастающая неэквивалентность отношений между метрополией и колонией. Третий мир выдает все больше и больше сырья, и при этом не богатеет, а нищает. Соотношение доходов 20% самой богатой части населения планеты к 20% самой бедной в 1960 году было 30:1, 1980 — 45:1, а в 1989 — 59:1 (см.: Кара-Мурза, 2009).

Конец истории более чем возможен, но не тот, каким его представляет Фукуяма — этот апологет мирового правительства. В качестве конца истории следует понимать не торжество либеральной демократии, а наступление тирании, при которой будут сломлены любые попытки сопротивления. И после нее действительно ничего не будет происходить, мировое общество станет бесконфликтным. Не следует ждать конца истории с улыбкой на лице и радостью в груди. Может быть, история и вправду представляет собой однонаправленный процесс, который вбирает в себя достижения науки и техники, но это совершенно не значит, что этот процесс должен закончиться либеральной демократией. Исторический прогресс связан не с прогрессом человечества вообще, а с прогрессом тех сил, которые поставили себя во главу оппозиции человечеству.

[1] Раньше социальный цикл был короче культурного. Культурные ценности долгое время не менялись и регулировали жизнь ряда поколений. Сейчас социальный и культурный циклы разорваны, и этот разрыв проявляет себя в быстрой смене культурных традиций и ценностей; время одной человеческой жизни «вмещает» в себя чередование нескольких культурных эпох. Время сжимается.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Жижек, С. (2003) Война в Ираке: в чем заключается подлинная опасность? // Логос. № 1 (36). С. 75–88.

Ильин, А. Н. (2010a) Корпорация власти: критический анализ [Электронный ресурс] // Электронный информационный портал «Русский интеллектуальный клуб». URL: http://www.rikmosgu.ru/publications/3559/4137/ (дата обращения: 29.06.2012).

Ильин, А. Н. (2010b) Предчувствие глобализации… [Электронный ресурс] // Электронный информационный портал «Русский интеллектуальный клуб». URL: http://www.rikmosgu.ru/publications/3559/4310/ (дата обращения: 29.06.2012).

Кара-Мурза, С. (2009) Манипуляция сознанием. М. : Эксмо. — 864 с. — (Политический бестселлер).

Соковнина, С. (2001) Юрий Болдырев: «Можно чего-то добиться, если есть на что опереться» [Электронный ресурс] // Независимая газета. 28.03.2001. URL: http://www.ng.ru/ideas/2001-03-28/8_boldyrev.html (дата обращения: 29.06.2012) [архивированная копия на сайте РИКа].

Фукуяма, Ф. (2005) Конец истории и последний человек. М. : АСТ ; Ермак. — 588 с. — (Philosophy).

BIBLIOGRAPHY (TRANSLITERATION)

Zhizhek, S. (2003) Voina v Irake: v chem zakliuchaetsia podlinnaia opasnost'? // Logos. № 1 (36). S. 75–88.

Il'in, A. N. (2010a) Korporatsiia vlasti: kriticheskii analiz [Elektronnyi resurs] // Elektronnyi informatsionnyi portal «Russkii intellektual'nyi klub». URL: http://www.rikmosgu.ru/publications/3559/4137/ (data obrashcheniia: 29.06.2012).

Il'in, A. N. (2010b) Predchuvstvie globalizatsii… [Elektronnyi resurs] // Elektronnyi informatsionnyi portal «Russkii intellektual'nyi klub». URL: http://www.rikmosgu.ru/publications/3559/4310/ (data obrashcheniia: 29.06.2012).

Kara-Murza, S. (2009) Manipuliatsiia soznaniem. M. : Eksmo. — 864 s. — (Politicheskii bestseller).

Sokovnina, S. (2001) Iurii Boldyrev: «Mozhno chego-to dobit'sia, esli est' na chto operet'sia» [Elektronnyi resurs] // Nezavisimaia gazeta. 28.03.2001. URL: http://www.ng.ru/ideas/2001-03-28/8_boldyrev.html (data obrashcheniia: 29.06.2012) [arkhivirovannaia kopiia na saite RIKa].

Fukuiama, F. (2005) Konets istorii i poslednii chelovek. M. : AST ; Ermak. — 588 s. — (Philosophy).

Ильин Алексей Николаевич — кандидат философских наук, старший преподаватель кафедры философии Омского государственного педагогического университета.

Ilyin Aleksei Nikolaevich, Candidate of Science (philosophy), senior lecturer of the Philosophy Department at Omsk State Pedagogical University.

E-mail: ilin1983@yandex.ru

Источник: Ильин А. Н. Возможен ли конец истории по Ф. Фукуяме? [Электронный ресурс] // Информационно-гуманитарный портал «Знание. Понимание. Умение». 2012. № 3 (май — июнь). URL: http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/2012/3/Ilyin_End-of-History-Fukuyama/ (дата обращения: дд.мм.гггг).