стенограмма:
Московский гуманитарный университет
17 марта 2005 года
Тема: «Перспективы мирового либерализма»
_________________________________________________
Присутствуют:
Члены Русского интеллектуального клуба
Зиновьев Александр Александрович — Президент Русского интеллектуального клуба, доктор философских наук, профессор.
Ильинский Игорь Михайлович — ректор Московского гуманитарного университета, вице-президент Русского интеллектуального клуба, доктор философских наук, профессор.
Михайлов Игорь Алексеевич — вице-президент Русского интеллектуального клуба, политический обозреватель «Голоса России», политолог и публицист.
Болдырев Юрий Юрьевич — государственный деятель, профессиональные интересы в сфере государственного управления и контроля, экономической и социальной политики.
Журавлев Юрий Иванович — академик РАН, доктор физико-математических наук, профессор, академик РАЕН, член Испанской королевской академии, директор Института кибернетики РАН.
Катульский Евгений Данилович — проректор по научной и издательской работе Московского гуманитарного университета, доктор экономических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ.
Луков Валерий Андреевич — заместитель ректора МосГУ по научной работе, заведующий кафедрой социологии молодежи Высшей гуманитарной школы (Щецин, Польша), доктор философских наук, профессор.
Луков Владимир Андреевич — декан факультета научно-педагогических кадров, главный научный сотрудник Института гуманитарных исследований МосГУ, доктор филологических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ.
Межуев Вадим Михайлович — главный научный сотрудник Института философии РАН, профессор МосГУ, доктор философских наук, профессор.
Серебрянников Владимир Васильевич — заместитель руководителя Центра социологии национальной безопасности Института социально-политических исследований РАН, доктор философских наук, профессор, генерал-лейтенант запаса, действительный член Академии политической науки.
Шершнев Леонид Иванович — президент Фонда национальной и международной безопасности, главный редактор журнала «Безопасность», эксперт Государственной Думы и Совета Федерации РФ по безопасности, генерал-майор запаса.
Эксперты по теме обсуждения:
Гайдар Егор Тимурович — директор Института экономики переходного периода, доктор экономических наук.
Булаков Олег Николаевич — декан юридического факультета, заведующий кафедрой государственно-правовых дисциплин Московского гуманитарного университета, доктор юридических наук
Гусейнов Абдусалам Абдулкеримович — академик РАН, заместитель директора Института философии РАН.
Долженко Олег Владимирович — главный редактор журнала «Alma mater: Вестник высшей школы», доктор философских наук, профессор.
Ледяев Валерий Георгиевич — председатель отделения Российской ассоциации политической науки, профессор кафедры социальной и политической философии МосГУ, доктор философских наук, профессор, доктор политики (Манчестер).
Митрошенков Олег Александрович — заведующий сектором Социологического центра Российской академии государственной службы при Президенте РФ, доктор философских наук, профессор.
Новицкий Иван Юрьевич — депутат, председатель Комиссии по землеустройству Московской городской Думы, кандидат биологических наук.
Сивков Константин Валентинович — специалист Российского центра военно-стратегических исследований Генерального штаба Вооруженных Сил РФ, доктор военных наук, капитан 1-го ранга, академик Академии военных наук.
Чиркин Вениамин Евгеньевич — главный научный сотрудник Института государства и права РАН, доктор юридических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, заслуженный юрист РФ.
Шабров Олег Федорович — заместитель заведующего кафедрой политологии и политического управления Российской академии государственной службы при Президенте РФ, доктор политических наук, профессор, академик Академии проблем безопасности, обороны и правопорядка.
Шендрик Анатолий Иванович — заведующий кафедрой культурологи Московского гуманитарного университета, доктор социологических наук, профессор, секретарь ЦК ВКПБ.
Стенограмма заседания
Председательствует А. А. Зиновьев
А. А. Зиновьев
Уважаемые коллеги, разрешите объявить открытым заседание Русского интеллектуального клуба.
Тема сегодняшнего заседания Русского интеллектуального клуба: «Перспективы мирового либерализма». Докладчиками по теме являются:
Гайдар Егор Тимурович — директор Института экономики переходного периода, доктор экономических наук.
Болдырев Юрий Юрьевич — член Русского интеллектуального клуба.
Регламент такой как всегда: докладчики от 20 до 25 минут, а выступающие от 8 до 10 мин.
Позвольте предоставить слово Гайдару Егору Тимуровичу.
Е. Т. Гайдар
Уважаемые коллеги, поставленная тема, как вы понимаете, безбрежна. Ее можно освещать в любом виде и бесконечное время. Уже не говоря о том, что можно вступить в длинные дискуссии о том, что такое либерализм, и вспомнить о том, что «либерализм» даже на английском языке совершенно по-разному воспринимается в США и, скажем, в Англии.
В силу этого я хочу говорить только об одном важном аспекте этой темы — о взаимосвязи либерализма в классическом смысле этого слова (принятом в XVIII веке, как у Адама Смита в его труде «Исследование о природе и причинах богатства народов»), и того процесса, который называется современным экономическим ростом. Термин введен, разумеется, неудачно, но укоренился, к сожалению. На мой взгляд, вопросы перспективы мирового либерализма обсуждать вне контекста современного этапа современного экономического роста очень трудно и малопродуктивно. Так как здесь, если я правильно понимаю, не все присутствующие экономисты, то несколько слов о вещах достаточно общеизвестных.
Процесс современного экономического роста — это процесс беспрецедентного в мировой истории ускорения экономического развития, который начался на рубеже XVIII и XIX веков. Ведутся споры. Дмитриевич считал, что это скорее конец XVIII-го, сегодня его последователи полагают, что это начало XIX-го века. Но в целом это процесс, который связан с беспрецедентным, в десятки раз, ускорением экономического роста и вытекающими из него беспрецедентными по масштабам глобальными изменениями социальной структуры и организации общества. Структуры населения, структуры занятости, демографического поведения, рождаемости, продолжительности жизни, уровня образования и т. д. Все эти изменения носят глубокий и системный характер.
Этот процесс не завершен, поэтому, как показывает опыт, очень трудно надежно прогнозировать на основе экстраполяции. Скажем, Маркс, когда писал об абсолютном обнищании пролетариата, опирался на глубоко укоренившиеся и общепринятые представления. Эта тема не обсуждалась до 60-х годов XIX века. Точнее так: обсуждался вопрос, идет ли абсолютное обнищание или просто не растет уровень жизни. Но то, что уровень жизни не растет на фоне беспрецедентного экономического роста, — это была аксиома. А дальше историки на протяжении 150 лет пытаются определить: на самом деле было обнищание или его не было. Поскольку историческая статистика ненадежна, то доказать это точно нельзя. Эта тема неисчерпаема.
Важно не это. Важно, что к 1860-му году все были убеждены, что абсолютное обнищание есть факт или, по крайней мере, что повышение уровня жизни невозможно. Потом выясняется, что с 1860-х годов она сменяется на прямо противоположную, и начинается беспрецедентное в истории повышение уровня жизни как раз рабочего класса и низших слоев общества. Оно нарастает и через 20 лет уже является темой обсуждения. Короче говоря, это не стационарный, преподносящий массу сюрпризов тем, кто думает, что он понимает его закономерность, процесс, который, просто по определению, мы не можем знать и прогнозировать. Это первое.
Второе. Сам этот процесс, разумеется, теснейшим образом связан с либеральной парадигмой, с той своеобразной системой институтов, которая сформировалась в северо-западной Европе. Она сформировалась в северо-западной Европе где-то к концу XVII, к XVIII веку. В первую очередь в Голландии. И именно она связывала руки власти. Суть ее — связанные руки власти. Власть не всесильна. У нее есть ограничения. После этого мы получаем возможность выйти из той ловушки аграрной цивилизации, в силу которой у нас в течение десятилетий уровень жизни практически не рос.
Дальше начинается процесс радикальных изменений. Он начинается на базе либеральной парадигмы, которая доминирует в интеллектуальном мире в полном объеме в XVIII веке, в первой половине XIX века. Это считается общепринятым. Это классическая либеральная парадигма, а совершенно не та, которая существует сегодня, но в рамках которой предполагается: связать руки власти, защита прав частной собственности, демократия налогоплательщиков. Люди не платят налогов, в установлении которых они не принимали участия через своих представителей. Все это начинает восприниматься как данность. Если посмотреть, какое влияние оказывали английские идеи на французских просветителей, то видно влияние этой либеральной парадигмы на Европу, сначала Западную, потом всю Европу. Но в рамках этой парадигмы, действительно создающей базу беспрецедентного ускорения экономического роста, конечно, не предполагается собственно никаких социальных программ, которые выходят за пределы того, что принято в традиционном обществе. Идея о том, что можно предоставить всем пожилым людям пенсионное обеспечение людям 30-го года XIX века показалась бы абсолютно столь же идиотичной, как идея, что можно этого не делать людям середины XX века.
Дальше появляется целый набор серьезных социальных проблем, которые порождены современным экономическим ростом и на которых я не буду останавливаться, потому что, я думаю, это всем присутствующим более или менее понятно. Выясняется, что что-то надо делать, потому что идет та самая социальная дезорганизация, о которой сказал Маркс. Дальше эта либеральная парадигма постепенно шаг за шагом уступает место другой. Ее можно назвать социалистической. Мы говорим: да, у нас огромные новые возможности и у нас новые социальные проблемы, и государство должно заняться тем, чтобы эти проблемы решать. Государство начинает заниматься тем, что решает эти проблемы. Либеральные экономисты начала XIX века говорят, что попытки решить эти проблемы только усугубят дело. Их прогнозы не сбываются. Выясняется, что фабричное законодательство социальные гарантии не ухудшает, а улучшает дело и они отнюдь не препятствуют экономическому росту. На этом фоне растет длинная-длинная социалистическая волна, которая основана на нарастающей убежденности (в разной форме: марксистская, немарксистская) в том, что государство может решить все больше и больше проблем именно потому, что оно получает новые беспрецедентные ресурсы, инструменты. Эта волна определяет развитие событий в мире где-то между 70-ми годами XIX века и примерно до конца 70-х годов XX века. Можно бесконечно уходить в детали, включая детали, связанные с грандиозными событиями, социалистическими экспериментами, но я, в данном случае, не хочу этого делать.
Основные структуры, институты современного мира, как принятые, как очевидные, данные, формируются именно на фоне этой длинной социальной дирижистской волны. База этой длинной социальной дирижистской волны, когда она поднимается особенно высоко (конечно, это с 1913–1914 годов), — это ломка представлений о верхних пределах налогообложения. Представления о том, что есть верхний предел налогообложения, совместимый с нормальным функционированием общества, существовали тысячелетия и в самых разных цивилизациях. Они варьировались. Выше они в обществах, основанных на орошаемом земледелии, ниже в обществах, основанных на неорошаемом земледелии, но в целом они крутятся все где-то вокруг 10%. Всё, что мы знаем из исторической статистики, все эти цифры дают предельный размер налогообложения в районе 10% валового внутреннего продукта. Когда пытаешься отобрать у крестьянина больше, то, соответственно, он начинает либо умирать от голода, бежать с земли, идти в разбойники, у тебя сельское хозяйство приходит в состояние разорения, и дальше понимаешь, что — всё. Есть огромная, безграничная литература по этому поводу.
В XIX веке произошли беспрецедентные изменения: а) в уровне благосостояния, б) в возможностях государства взимать налоги с тех сфер деятельности, которые традиционно были освобождены от налогообложения, с торговли. Но все равно сохранились представления о том, что 10% — это нормальное налогообложение, если ты взимаешь больше, то это крайне вредно для экономического роста. Они полностью доминируют вплоть до начала Первой мировой войны. Спорят, что 15% — это слишком много, а 5% — хорошо, 10% — нормально. Это аксиома.
А потом Первая мировая война ломает эти стереотипы. Выясняется, что когда надо, государство, которое обладает гораздо большими административными возможностями (и уже имея просто большую базу, потому что уровень жизни далеко оторвался от того минимального прожиточного уровня, на котором жил крестьянин в данном государстве), может взять и 10, и 15, и 20, и 30%. Этот постепенный процесс выхода на новые границы идет постепенно, он, конечно, тяжелее идет с длинной традицией низких налогов как некой добродетели. Но и здесь, на самом деле, линия обороны оказывается быстро прорванной. Первая мировая война вносит дополнительный вклад, условно говоря, без деталей, выводит его с 10% на 20%, а Вторая мировая война выводит его с 20% на 30%. Как среднее по наиболее развитым странам. Потом идет дальнейшая волна роста государственных доходов на долю ВВП. Где-то до 60-х годов вообще тема существования верхних пределов налогообложения категорически не произносится. Есть отдельные работы Кларка, Шумпетера, которые прогнозируют, что проблема снова встанет. Столько было прогнозов, что вот этот верхний предел — оказалось: неверно, вот этот верхний… Это занятие становится страшным для профессиональной репутации. На эту тему просто предпочитают не писать. Вот видим же, что можно. Говорили, что нельзя — можно, говорили, что нельзя — можно…
Именно на фоне этой волны (соответственно беспрецедентные темпы экономического роста и беспрецедентные темпы наращивания возможности изъятия государственных ресурсов, и соответственная идеологическая волна, связанная с оптимизмом: государство все может сделать) и формируются основные современные институты социальной защиты. Формируется современная пенсионная система, формируется современная система организации финансирования образования, формируется современная система организации финансирования здравоохранения, формируются современные системы социальной защиты. Они формируются в условиях безумного роста государственных возможностей и при этом еще плодов общества, где на 2% налога на заработную плату в Америке профинансировать достаточно много. Все это очень маленькое. Расходы на здравоохранение — это 2% ВВП, образование — 2% ВВП. Что это стоит, если можем изъять 50%? Ничего страшного нет. Но мы тем самым формируем эту систему, закладываем очень длинный долгосрочный пакет, потому что пенсионную систему сформировать очень трудно. Но демонтировать нельзя. В демократической стране нельзя демонтировать. Обещать всем гарантии бесплатного здравоохранения, а потом сказать, что на это денег нет, — это трудно.
То есть мы заложили систему. Причем все это накладывается на две вещи. Первое: завершение демократического периода. Мы из общества молодого, с очень ограниченной долей пожилого населения, причем еще со старыми традициями, что пожилые работают до тех пор, пока они трудоспособны, потому что пенсия — это же просто страховка на случай дожить до времени нетрудоспособности — так все воспринимается с 30-го года. А ситуация-то радикально меняется. Мы переходим от населения, где было 7 рождений на одну женщину, к семье, где 1,3 рождений на одну женщину во многих странах. Переходим к обществу, где у нас людей старших возрастных групп радикально, в разы больше в процентах, чем это было раньше. А это уже имеет последствия не только для пенсионной системы. Так, есть очевидные хорошо известные зависимости потребности расходов на здравоохранение среднего возраста. Скажем, в Америке на последний год жизни приходится треть расходов на здравоохранение.
То есть мы заложили тенденцию не просто роста абсолютного размера доходов, который может компенсироваться экономическим ростом. Мы заложили механизм роста доли расходов ВВП, которая направляется на ряд социальных нужд, на ряд социальных программ. Потому что ваша задача не просто обеспечить, скажем, стабильный уровень доходов пенсионеров. Социально важно обеспечить стабильное соотношение их пенсий и средней заработной платы. Человек, который переходит из положения работающего в положение неработающего, в современном обществе предполагает (с учетом сокращения потребностей, но, тем не менее), что должен сохранить примерно исходный уровень жизни.
Это не вопрос, если ВВП возрастет на 3% в год. Это не мешает, потому что это структурные вещи, они заложены. Они просто другие, чем были в аграрных обществах, но они есть. Они немножко разные в разных странах. Это показывает последнее развитие. Они выше в странах моноэтнических, мононациональных, дезинтегрированных, нефедеральных. Они меньше в странах менее социально интегрированных, менее однородно этнических, федеративных. Во всех федеративных странах, скажем, в Германии они существенно ниже, чем в странах такого уровня развития как в Скандинавии — относительно моноэтнической, но они выше, чем в США, полиэтнической страны.
Дальше они где-то находятся в диапазоне от 30 до 50%. Но попытки выйти за эти 30–50% приводят, как уже показывает опыт, к широкому распространению теневой экономики, к уклонению от уплаты налогов, к переносу предприятий в другие страны с более благоприятным налоговыми условиями, соответственно — к налоговой конкуренции, к финансовым кризисам, к инфляции, к необходимости торможения этой инфляции. На рубеже 70–80-х годов мир вступает в новый этап, где ясно, что возможности государства объективно ограничены. Дальше наращивать налоги нельзя. А потребности в росте социальных расходов — заданы, их очень трудно ограничивать.
Есть огромная история попыток ограничить рост расходов на здравоохранение в самых разных развитых странах мира. Они показывают, что разными административными мерами, регулированием бюджета больниц и т. д. можно это приостановить лет на 8–10. А потом все равно все пробивается. Уже проверено. Стареет население. И проверено: растут новые возможности в здравоохранении, и вы можете спасать людям жизнь, и объяснить в этой ситуации, что вы не будете предоставлять деньги на то, чтобы спасать людям жизнь, если это возможно, очень трудно. А дальше возникает вся эта проблема экономики дефицита, хорошо известная всем, кто жил в Советском Союзе: с очередями по многу-многу месяцев на медицинское обслуживание, с невозможностью вызова врача, с очередями по многу месяцев на то, чтобы сделать анализ, с неудовлетворительным качеством обслуживания, со стилистикой общения «вас много, а я одна», «вы здесь не стояли». Все это. Если вы посмотрите, что там происходит в системе здравоохранения многих очень развитых стран, — это очень напоминает Советский Союз.
Это объективное противоречие, собственно, и порождает новую идеологическую либеральную волну на этот раз, которая, если говорить о политиках, конечно, связана с именами Рейгана и Тэтчер и которая во многом начинает определять то, что происходит и неизбежно будет происходить в наиболее развитых странах. Это вопрос теперь уже не убеждений. Это вопрос долгосрочной экономико-финансовой динамики, которая задает эту тему ограничения экспансии государства, ограничения государственных обязательств, рационализацию использования государственных денег, дополнение этих государственных денег везде, где это возможно, частными деньгами. Просто данность на ближайшее десятилетие.
Для России, как и для многих стран, которые начали современный экономический рост примерно на поколения два позже, чем лидеры, все это просто показывает картину нашего собственного будущего. У нас тоже была экспансия всех социальных идей, связанная с социалистическим экспериментом. У нас демографический переход был деформирован очень ранним, с точки зрения уровня развития, увлечением женщин работами крестьянского хозяйства и очень ранним началом падения рождаемости. Это создает нам очень своеобразную, довольно тяжелую демографическую динамику на ближайшие 50 лет. Но, по существу, от всех этих проблем мы никуда не денемся. Мы выберем одних, других, третьих. Все равно они не хуже и не лучше будут решать этот набор проблем.
Уважаемые коллеги, по-моему, я уложился в свой регламент. Я человек крайне дисциплинированный.
А. А. Зиновьев
Я думаю, что вопросы будут к Егору Тимуровичу.
И. М. Ильинский
Вопрос о перспективах. На общем фоне лучше о российских, потому что у всех болит свое. Но общий фон, конечно, нужен.
Е.Т. Гайдар
К сожалению, это тема, которую нельзя обсуждать в целом, по всему спектру. Потому что по всему спектру как обсуждать ее меньше, чем за час, я не знаю. Давайте я вам расскажу просто на примере. Он не единственный пример. Но он достаточно яркий и очевидный.
Проблема каждодневная, с которой мы все время сталкиваемся. Это проблема ситуации в нашей армии и соответственно система призыва, что касается отсрочек. Не послушать, как в очередной раз два солдата сбежали с автоматами, кого они убили, включив телевизор, невозможно. Но при обсуждении этих проблем у нас в стране преобладает такой своеобразный крайне краткосрочный подход. Денег недодали армии или генералы очень тупые, министерство обороны неправильное, пресса развалила армию антиармейской пропагандой — разные интерпретации. Чуть-чуть подправим — и все встанет на свои места.
Но это все абсолютно оторвано от контекста и российского, и глобального. Дело в том, что генералы у нас странные, иногда они полагают, что нынешняя система призыва традиционно российская. На самом деле, когда ее вводили в 1874 году, то генералитет писал статьи и письма, записки царю о том, что это полное нарушение всех российских традиций, это уничтожение порядка формирования, которое ввел Петр Великий, это вообще разрушение российской армии. Эта система возникла, я не буду рассказывать длинную историю, во Франции и Пруссии, соответственно в разных вариантах. После франко-прусской войны стало очевидно, что прусская система комплектования является единственно возможной и эффективной. Поражение Франции в этой войне было главным аргументом, которое позволило убедить царя пойти на военные реформы, отказ от рекрутчины, введение всеобщей воинской обязанности в 1874 году, короткой, позволяющей создать большой военнообязанный резерв при относительно небольшой армии мирного времени.
И вся эта система — дальше я, конечно, не рассказываю всей истории, я думаю, что она понятна, — на многие-многие десятилетия, по крайней мере, в континентальной Европе, система короткого призыва, позволяющего создать большой военный обученный резерв, применимый в ходе крупной войны, становится абсолютно доминирующей, то есть воспринимается единственно возможной. К 1950-м годам у генералитета, у всего военного института, у всего общества сложилось представление о том, что эта система — единственно возможная в наше время. И она навсегда.
А это все на фоне радикальных изменений в жизни общества, которые связаны с тем же современным экономическим ростом. В России система призыва вводилась в 1874 году, когда на среднюю российскую женщину приходилось 7,1 рождений. И старшего сына в армию не брали. Только во время войны, причем крупной, во время войны мировой. И для этого крестьянского паренька, которого берут в армию, совершенно не было трагедией, что берут в армию. Это шанс получить дополнительное образование, специализацию, выйти в город. Старшему наследнику достанется земля, а ему что делать? Это было продолжением традиции. Только что крепостное право отменили. И для семьи это было совершенно нормально.
А вот за эти несколько десятилетий ситуация-то изменилась: выяснилось, на женщину приходится в России не 7,1, а 1,35 рождений. И где вы людей возьмете? Это уже не крестьянский мальчик, как правило. Бывает, мальчик родился в городе, окончил среднюю школу, хочет учиться в вузе. Армия ему не нужна как инструмент социализации, обучения грамоте. В этой ситуации выясняется, что общество, по крайней мере 2/3 общества, верхних по социальному статусу доходов, вам никогда своих детей в армию не дадут. Они не дадут по разным основаниям. Вы можете отменить отсрочки по этим основаниям, будут больше где-то брать взяток в военкоматах или в системе медицинского освидетельствования, любым другим образом. Начнется миграция более интенсивной части молодежи за рубеж. Любым образом, но вот эти верхние 2/3 детей своих в армию не отдадут. Это не российская проблема. Это все началось в странах, которые опережали Россию на 50 лет, 50 лет тому назад.
Во-вторых, выясняется, что даже если, не дай Бог, вы его возьмете в армию, с ним нельзя сделать одного — его нельзя послать в бой. Потому что нельзя вот этого одного сына, которого взяли в армию, силой, в демократическом, по крайней мере, обществе, послать воевать, нельзя. Это просто исключается. Французы вели тяжелейшую войну в Индокитае и не послали туда ни одного призывника, потому что они знали, что это невозможно. Потом они вели тяжелейшую войну в Алжире и послали туда призывников, потому что они считали, что Алжир — это Франция. После этого Франция проголосовала за независимость Алжира. Историю вьетнамской войны я вам рассказывал. Причем там было два разных результата. Первое, что американцы ушли из Вьетнама. Второе, что американцы поняли, что перевод регулярной армии на контракт абсолютно неизбежен.
Это пример того, что может происходить с нами. То есть не надо думать, что от такой фундаментальной проблемы, как проблема призыва, которая связана не с тем, что у нас плохой министр обороны (назначьте гениального министра обороны, назначьте гениальных генералов!), а с тем, что это социальная демографическая проблема, масштабы которой измеряются десятилетиями. С этим никто никогда ничего не сможет сделать, если вы не проведете военные реформы.
Дальше я могу также говорить и про здравоохранение, про образование.
А. А. Зиновьев
Еще вопросы будут?
А. И. Шендрик
У меня будет несколько вопросов к Егору Тимуровичу.
Вопрос первый. В 1993 году появилось знаменитое письмо, подписанное лауреатами Нобелевской премии по экономике, в котором подвергался сокрушительной критике курс, выбранный Россией.
Как вы сейчас относитесь к этому письму. Ведь, собственно говоря, это письмо было одно из числа многих.
Е. Т. Гайдар
Я это хорошо знаю. Дело в том, что экономика — это такая наука с серьезной фрагментацией. Есть офтальмологи, есть педиатры, есть акушеры. Все, что связано с переходными экономиками — это отдельная специальность. Ты можешь быть гениальным, просто великолепным, но ты ничего не понимаешь в переходной экономике. Я могу сказать честно и откровенно, люди, которые писали это письмо (я знаю, кто готовил это письмо), — они же не писали это письмо, они подписывали, как это часто бывает. Но подписывали они из лучших намерений. Там есть великолепные экономисты, но вот в этой проблематике… Не надо лезть в акушерство, если ты офтальмолог. Даже гениальный.
А. И. Шендрик
Ответ получил.
Второй вопрос. Совсем недавно появился русский перевод книги Джона Стивенса. Там освещены некоторые проблемы.
«…Для большинства людей, живущих на территории бывшего Советского Союза перспективы на будущее мрачные…» И так далее, и тому подобное. Уничтожительные характеристики.
Джон Стивенс — это величина, он занимался переходными процессами. Как оценить его оценку происходящего? У любого читающего его книгу сложилось впечатление, что все происходило из-за того, что была выбрана неправильная стратегия.
Е. Т. Гайдар
С Джо мы эту тему неоднократно обсуждали. Проблема Джо, на мой взгляд, для меня она стала особенно понятна, когда американцы пригласили меня помочь разобраться, что происходит у них с экономикой Ирака. Тогда я особенно хорошо понял: Джо без всяких сомнений великолепный экономист, без всякого сомнения, умный человек. Он хочет разобраться, хочет понять. Я его читал с карандашом. А пишет, если вы его внимательно почитаете, особенно, если английское издание… Забавно, что из русского издания некоторые вещи убраны, потому что они воспринимаются как полный идиотизм. Поэтому они аккуратно убраны.
Я все время думаю: как же такой умный человек может написать такое количество глупостей? Потом с экономикой в Ираке я это очень хорошо понял. Я всегда примерно догадывался, но понял тогда, потому что, вы понимаете, людям, которые выросли и всю жизнь прожили в условиях стабильной рыночной экономики в демократическом государстве, понять, что такое революция и крах старого, — вообще невозможно, потому что это не укладывается в их сознании.
Я вам приведу один пример. Они просят помочь понять, что там происходит в Ираке. Я встречаюсь с одним из высокопоставленных людей. Очень тяжелая ситуация. Страшная проблема с бензином. Нефтедобывающая страна. Она поставляет нефть в обмен на продовольствие, на самом деле покупаем бензин. Бензина хронически нет. Он же раньше был при Саддаме. А сейчас страшный дефицит бензина. Это просто взрывная проблема. Они убеждены, что это саботаж. Я встречаюсь с другим высокопоставленным человеком. Он говорит: страшная проблема — бензин, не понимаем, что делать. Саботаж.
Начинаем разбираться, как соотносится цена бензина в розницу в Ираке с ценой в Катаре. В развивающейся стране рядом. Оказывается, цена на бензин в Ираке в 16 раз ниже. Значит, пока у вас есть пограничная стража и таможня, вы можете себе позволить, будучи нефтяной страной, иметь цену на бензин в 16 раз ниже, чем у соседей. Когда у вас после краха режима таможня и границы разбежались, понятно, какой бизнес становится выгодным.
Любой человек, который жил при социализме, — ему не надо объяснять. Это детский вопрос. Вы представляете, они этого не понимают. И надо сказать, живут лучше.
А. И. Шендрик
Третий вопрос. Кратко.
Меня интересует следующее обстоятельство. Нынешнее правительство реализует в несколько видоизмененном виде ту самую реформу, которая осуществлялась Вами. Почему ощутимый эффект не наблюдается ни в экономике, ни в политике, ни в социальной сфере?
Е. Т. Гайдар
Я бы сказал, осуществляло. Примерно до середины 2002 года. До середины 2002 года я могу сказать, что реформы правительства России, действительно, были во многом той моделью реформ, за которую мы выступали и над которой мы работали. Что делается с 2003 года, сказать трудно, потому что ничего не делалось. То, что делалось в 2004 году, я, извините, за это ответственности не несу.
Давайте попросту говорить. У нас падение производства в России началось с 1988 года. В 1991 году падение производства составило 11%. В 1991 году Советский Союз объявил себя банкротом. К концу 1991 года валютных резервов было на 1 час 45 минут. Вы представляете себе, что это значит.
Мы после краха социализма и краха социалистической экономики вошли в период, который назван трансконституционной инвестицией. Она имеет свои законы и проходила везде. В Восточной Европе там, где период социализма был меньше, и реформации были меньше, она занимала 3–4 года. На постсоветском пространстве 6–7 лет. Потом начинается ускоренный рост. На всем постсоветском пространстве устойчивый рост. Видите вы это или не видите — это вопрос сложный, но то, что экономика растет, потому что реальные доходы с 1998 года наконец-то выросли, — это тоже показатель. При этом остается много проблем…
А. И. Шендрик
Проблема удвоения ВВП.
Е. Т. Гайдар
Вы знаете, я вообще считаю постановку этой проблемы довольно странной. Надо знать историю. Я напомню вам, как в прошлый раз у нас стояла задача по удвоению ВВП. Она была поставлена Михаилом Сергеевичем Горбачевым в докладе на XXVI съезде КПСС, где мы договорились удвоить ВВП к 2000 г.
На мой взгляд, эта задача вообще малоосмысленная. Нам не надо никого догонять, перегонять, показывать какие-то темпы. Если вы хотите показать темпы, поставьте задачу перед Госкомстатом — он покажет. Наша задача, чтобы страна стабильно развивалась в долгосрочной перспективе, без кризисов, без катаклизмов на протяжении десятилетий в XXI веке. Вот это важная задача. А удвоим мы ВВП или не удвоим — какая разница?
А. А. Зиновьев
Я думаю, что мы сейчас предоставим слово второму докладчику. А если у вас будут еще вопросы или замечания, то потом в порядке обсуждения.
Е. Т. Гайдар
Извините, пожалуйста, я бы с удовольствием послушал Юрия Юрьевича, но в силу сегодняшних утренних обстоятельств [покушение на А. Чубайса], я, к сожалению, вынужден вас покинуть.
А. А. Зиновьев
В таком случае — есть еще вопросы?
Вопрос из зала
У меня вопрос такой. Я не экономист. Вы осветили здесь проблематику либерализма лишь в связи с экономической реформой, меня интересует, прежде всего, политическая идеология. Скажите, пожалуйста, как Вы считаете, у нас сейчас либерализм выгоден?
Е. Т. Гайдар
Если мы говорим о политике, то на протяжении 90-х годов мы в первый раз относительно долго шли в России к формированию неэффективного, молодого, не без недостатков, но демократического режима системы сдержек и противовесов. Можно обсуждать, хороши ли эти сдержки и противовесы, но они к началу 2000-х годов явно существовали.
Ладно. Но мне неприятна пресса, но не зависимая от власти пресса, влиятельная. Был парламент, который был далеко не идеален, коррумпирован, лоббирован. Но он был независимым от власти в составе Думы, Совета Федерации. Были региональные власти, многие из которых довольно, даже крайне неприятные. Но они существовали независимо от власти. Были независимые предпринимательские организации, слово которых что-то значило.
Мы постепенно, на протяжении этих лет, демонтировали все эти системы сдержек и противовесов. Конечно, последние 4 года назвать триумфом демократически-либеральной линии в России, разумеется, нельзя. Это надо совсем ничего не понимать.
Стратегически, я думаю, что это временно, потому что есть довольно жесткие взаимосвязи между уровнем экономического развития и характером политического режима. Демократические режимы при доминирующем крестьянском обществе — это аномалия. Исключения бывают, но редко. Авторитарные устойчивые режимы для грамотного, хорошо образованного, гуманизированного общества — это аномалия. Они бывают, но это исключения.
В этой связи, конечно, стратегически Россия начинается при демократии.
Вопрос из зала
Егор Тимурович, по поводу СПС. Перспектив либеральных партий.
Е. Т. Гайдар
Здесь что важно? Есть спрос на демократическую, по крайней мере, партию. Причем он сегодня больше, чем был три года тому назад. Я сейчас не занимаюсь активно политикой. Я могу сказать, что было главной проблемой для СПС три года назад. То, что власть выполняла нашу программу. Наш довольно молодой, прилично образованный, прагматичный избиратель говорит: а зачем вы-то нам нужны? Власть нам делает все, что вы предлагаете, она сильнее. С ней удобнее дружить. Зачем это нужно?
А сейчас, конечно, за последние полтора года ситуация радикально изменилась. Очень многие наши потенциальные избиратели поняли, что вопросы демократии — это не вопрос, посадит тебя государство или не посадит, а вопрос гарантии сохранности твоего бизнеса, вопрос о гарантии сохранности твоей свободы. И найти демократические силы, которые способны именно это поставить в центр повестки дня, они, разумеется, хотят.
Да, в таких случаях, чтобы на спрос нашлось предложение, нужно время, нужны большие усилия. Это вообще довольно мучительный процесс. Но я убежден, что всегда в таких случаях, когда спрос есть, всегда будет предложение.
О. А. Митрошенков
Еще один маленький вопрос можно?
Есть исследования, есть аналитики. Скажите, а есть ли теоретики, разработчики либеральной философии сегодня на российской основе?
Е. Т. Гайдар
Вы знаете, хвалить самого себя — это занятие довольно глупое. Но посмотрите мою последнюю книжку, которая называется «Долгое время». В некотором смысле это попытка осмыслить либеральную идеологию.
Ю. Ю. Болдырев
Егор Тимурович, если Вы позволите, я хотел бы сказать несколько фраз в Вашем присутствии.
Во-первых, я как следующий докладчик хотел бы Вас поблагодарить за то, что Вы согласились принять участие в нашей дискуссии. Правда, к сожалению, дискуссии не получится, раз Вы сразу после своего выступления уезжаете. Но при Вас хочу сказать: то, что реализовывалось у нас, никоим образом нельзя рассматривать как реализацию идей либерализма. Это реализация иного — крайне вульгарного варианта либерализма.
И хочу подчеркнуть, что, при этом, я никоим образом не намеревался здесь осуществлять агрессию по отношению к Вам. И собираюсь в дальнейшем своем выступлении говорить именно о ситуации и проблемах.
И. М. Ильинский
Я хочу поблагодарить Егора Тимуровича за то, что он к нам приехал в принципе, а тем более, учитывая то, что сегодня случилось утром.
Вопрос из зала
Какая там ситуация? Там все в порядке?
Е. Т. Гайдар
Один раненный. Водитель проезжавшей мимо машины. Машина, конечно, покорежена. Вторая очень сильно покорежена. Воронка 5 метров в диаметре. Там взрыв был. Фугас.
[Члены Русского интеллектуального клуба прощаются с Е. Т. Гайдаром.]
А. А. Зиновьев
Теперь слово Юрию Юрьевичу Болдыреву.
Ю. Ю. Болдырев
В своих книгах, первая из которых — «О бочках меда и ложках дегтя» — здесь представлялась, я попытался проанализировать ряд аспектов системы управления нашей экономикой, причем именно с позиций либерализма. Это связано с тем, что я писал эти книги не для тех, кто со мной и так давно согласен. На мысль о необходимости написать эти книги меня навели выступления в вузах, прежде всего, наших элитарных, экономического и юридического профиля, где я сталкивался с изначальным абсолютным нежеланием что бы то ни было понимать, если ты не излагаешь стандартные штампы либеральной идеологии, причем в самых упрощенных, вульгарных вариантах.
Приведу один диалог, когда на экономическом факультете Ленинградского университета один из студентов меня спрашивает: «Юрий Юрьевич, скажите прямо, Вы за экономику какую: рыночную или мобилизационную?». Логика простая: если за рыночную, значит, вроде как свой — можно еще послушать, если же за мобилизационную, то вообще нечего время зря терять, не о чем говорить. Что тут делать? И мне пришлось применить такой метод. Я сказал: «Ребята, давайте проголосуем, кто за рыночную экономику?» Оказалось, все. «А кто за мобилизационную?» Все против. И тогда я сформулировал примерно так: «Я за то, чтобы у нас не получилось так, что все очень хотят жить в рыночной, а реально окажутся вынуждены жить в мобилизационной». Вот после этого какой-то диалог начался.
Дальше уже можно было озадачить вопросом: «А американская экономика, она какая — рыночная или мобилизационная? Рыночная? Тогда объясните мне, почему в США нет всеобъемлющего, всеохватывающего игорного бизнеса? Разве не выгодно было бы покрыть им как паутиной всю страну, а не отдельные резервации? Да потому, что еще на заре существования Новой Англии у них действовал закон, по которому, если человек проиграл или выиграл больше 20 долларов, эти деньги берутся на общественные нужды и еще плюс с каждого штраф в пятикратном размере. То есть и тогда их экономика была мобилизующей — на усердный, упорный труд, против легкого выигрыша, даже против самой идеи легкого выигрыша. В полном соответствии с их пуританской идеологией. Так какая у них экономика, является ли она в этой части мобилизационной?»
Далее в качестве примера — современный Израиль. Можно спорить о контрактной армии или призывной: что «рыночнее»? Но у них — в Израиле — призывная, причем, для всех, включая девушек. Или, посмотрите, в Израиле игорный бизнес категорически не допускается в тех объемах, в которых он действует у нас.
Нам предложили реализовывать идею абсолютного либерализма в экономике, мол, государство — самый страшный враг. Соответственно, государство не должно регулировать, в идеале, ничего. И я привожу на тех же экономических факультетах пример, когда даже не на уровне такого гиганта-монополиста, как наш Газпром, а на уровне мелких компаний, поставляющих жидкое топливо и газ для отопления домов в США, то есть на широте Харькова и теплее, так вот, государство регулирует там рентабельность даже этих сравнительно мелких компаний, поставляющих жидкое топливо и газ населению.
К чему я это говорю? К тому, что невозможно привести пример ни одного реально успешно существующего государства, в котором либеральные идеи были бы реализованы столь по максимуму и столь радикально, как это навязывалось нам. Такое государство в принципе не может существовать. Даже если взять государства не крупные, а сравнительно небольшие, не играющие решающей роли в мире, не несущие на себе груз ответственности за что-то большее, чем даже своя территория и свой народ, в которых целенаправленно проводятся либеральные реформы. Например, Чили. Мы видим, что либерализм там совершенно другой. Этот либерализм очень тесно сочетался с идеями социализма. Просто об это не говорили. С идеями социального равенства или с идеями предоставления слабым больших возможностей.
Ярчайший пример — налоговая система. Западная налоговая система хорошо известна и по Европе, и по США. Бедный платит сравнительно немного. Даже в США есть порог, по-моему, 2 тыс. долларов, с которых вообще ничего не платишь. Богатый платит порядка 45% со своих сверхдоходов. Хрестоматийный пример — чилийская система, которая реализовывалась при Пиночете. Если ты получаешь до 500 долларов в месяц, то ты не платишь вообще ничего; если получаешь от 500 до 1,5 тысяч — платишь 5%; если ты получаешь с 1,5 тысяч, по-моему, до 2 тыс., то ты платишь с этой разницы еще 8%. И только если ты получаешь больше 6 тыс. долларов США в месяц, то с того, что свыше этих 6 тыс., ты платишь 40%. Сравним это с нашей системой, при которой человек, получающий гроши, и человек, получающий миллионы долларов, десятки миллионов долларов в год, платят одинаково — те же 13%. До такого абсурда ни одно современное государство не доходило.
Я не буду перечислять все примеры. Их множество. Можно привести подобного рода примеры из экономической, в частности, промышленной политики.
Пример: авиация и авиастроение. Известно, что между США и Европой было соглашение, по которому Европа получила право до 30% расходов на создание новых гражданских самолетов финансировать за счёт государства. Для того чтобы конкуренты — США и Европа — оказались при этом реально в равных конкурентных условиях. То есть, если США по этому договору подобного права не получили, то это не означает, что США не финансирует свою авиационную промышленность. Они финансируют ее через субсидии в науку. Они финансируют ее через военную промышленность, а там очень тесная связь и по финансам, и по кадрам. Они финансируют ее через госзаказ на военные самолеты, а также через госзаказ на самолеты военно-транспортные и на самолеты-заправщики — лайнеры-то в последних двух случаях практически те же, что и для гражданских нужд. И плюс они финансируют ее через лоббирование экспорта своей продукции, в том числе, гражданской авиатехники, во все страны мира. Все это механизмы достаточно сложные, разветвленные и очень эффективные. Поэтому всерьез и ответственно заявлять, что помощи государства, а значит, и госрегулирования, здесь нет, явно неуместно.
Теперь, если говорить вообще о либеральной идеологии, коммунистической и социалистической идеологии. Вообще-то между этими идеями очень много общего.
Первое. Идея либерализма в период ее возникновения была, безусловно, идеей левой. Это — идея противодействия монопольной силе монаршей власти. Идея предоставления больших свобод слабым и относительно слабым для реализации их в том числе и экономического потенциала. Здесь налицо элемент требования элементарной справедливости: мы тоже хотим, мы тоже можем. Плюс эта идея базировалась и на том, что такая справедливость будет полезной и для экономического развития. И это оказалось востребованным в период промышленной революции, когда человек, пусть тогда и в весьма ограниченном количестве, но потребовался более творческий. Представление ему несколько больших свобод пробуждало в нем творческий потенциал и, в конечном счете, вело к выгоде тех, кто, вроде бы, терял над ним абсолютное и безусловное господство.
Социалистические и коммунистические идеи точно так же отвечали на требование большей справедливости и одновременно предполагали достижение большей эффективности производства: как за счет предоставления больших возможностей для самореализации в своем творческом труде, так и за счет иной организации этого производства.
Либеральная идея была направлена против монархии, против всеобъемлющей воли монархического государства, против его произвола. Коммунистическая и социалистическая идеи были направлены против всеобъемлющей власти крупного капитала, который, не имея ограничений, точно так же действует подавляюще: и на личность, и на конкурентное производство.
Понятно, что крайняя реализация каждой из этих идей, несет в себе существенные минусы. Кстати, и либеральная идея в современной истории до такого крайнего положения маятника, как у нас, насколько мне известно, нигде не доходило.
И не только в середине 90-ых, но и сегодня мы являемся примером совершенно крайнего, абсурдного варианта реализации либеральной идеи.
Кто ее реализует теперь? Достаточно напомнить, кто у нас сейчас реально управляет всей экономической системой, какая команда? Министерство финансов и министерство экономики: и сами министры, и ряд их заместителей; руководители ключевых полугосмонополий — Газпрома и РАО ЕС России; руководитель Центробанка — это все люди одной и той же собчаковской, путинской, чубайсовской команды. То есть, той петербургской «либеральной» команды, которую сами петербуржцы провалили на выборах еще в 1996 году.
Либеральная идея являлась левой, когда она противопоставляла себя произволу, государству, во главе которого стоит монарх, царь, диктатор. Либеральная идея стала правой, когда она стала распространять все то же самое на государство как элемент самоорганизации общества, элемент самоорганизации большинства, то есть относительно слабых. Теперь сильным, относительно сильным якобы надо давать возможность организовываться и предоставить им свободу от контроля и ограничений со стороны относительно слабых, а этим относительно слабым, большинству общества нельзя давать возможность организовываться и превращаться в мощную силу. Это, вроде как, «не либерально». В этом повороте либеральной идеи либеральные силы из левых превратились в правые. Таким образом, сегодняшнее их самоопределение как «правые силы» — вполне обосновано. Хотя либеральные лозунги, лозунги свободы, якобы для всех, при этом продолжают использоваться — с тем, чтобы пытаться убедить большинство в том, что свобода и бесконтрольность крупного капитала, якобы, в интересах большинства.
Левые идеи, коммунистические идеи, были, безусловно, левыми на этапе, когда их носители боролись против крупного капитала и самодержавия. Но они стали правыми, когда ими воспользовались люди, захватившие власть в стране и постепенно сформировавшие режим бесконтрольной власти, позволявшей себе управлять бесконтрольно, а значит и присваивать себе плоды труда других. Получилось, что Коммунистическая партия, партноменклатура стала правой силой, потому что они получили возможность распоряжаться чужим как своим.
Под лозунги о демократизации и либерализации, то есть, применительно к тому периоду и той политической и экономической системе, безусловно, левые лозунги, Горбачев и те с ним, кто принимал решения, фактически создали основу для закрепления партхозноменклатуры как силы правой. В 1987 году они дали право руководителям госпредприятий управлять чужим как своим: передали госпредприятия в «полное хозяйственное ведение». То есть, вместо создания элементов подконтрольности обществу всего, что связано с госсобственностью, был запущен фактически механизм номенклатурной приватизации. Соответственно, на рубеже 1989-1990 гг. коммунистические силы были правыми — отстаивавшими свое право на монопольное управление экономикой и государством.
После того, как к власти пришли иные политические силы, вооруженные еще более радикально демократическими лозунгами, произошел опять переворот в политической конфигурации: та часть номенклатуры, которая склонна к беспринципному приспособлению, перебежала из коммунистической партии последовательно в новые, сменяющие друг друга «партии власти»: в «Выбор России», в «Наш дом — Россия», наконец, в «Единую Россию». Оставшиеся же коммунистические силы стали опять левыми силами. А либеральные силы, которые сначала выступали против монополии КПСС и против номенклатурной приватизации (догайдаровской), получив доступ к власти, получив возможность делать все то же самое, только под другими лозунгами, не постеснялись этими возможностями тут же воспользоваться. И защищая свое право на монополию на истину и власть, свое право на бесконтрольный произвол и вечное, чуть ли ни Богом данное им право на элементарно мошеннически прихваченную общую собственность, естественно, заняли нишу правых. Приватизировав при этом еще и звание либералов. А коль скоро это звание абсолютно не соответствует их фактической деятельности при власти, заодно и дискредитировав это звание и соответствующие идеи в глазах значительной части населения…
Вот такая диалектика, такой круговорот людей, идей и их места в политическом пространстве.
Но проблемы, связанные с вульгаризацией либерализма, есть не только у нас. Проблемы есть у всего мира. Один из авторов, с моей точки зрения, очень интересных, глубоко изнутри видящий и описывающий эти проблемы — Дэвид Кортен. У него есть замечательная книга «Корпорации правят миром», в которой он акцентирует внимание на одном очень важном процессе. Корпорации ведь исторически, изначально создавались в Британской империи на срочной основе и целевой основе. Ограниченная ответственность, в отличие от бытовавшей полной личной, вводилась для реализации конкретных общественных (монарших) целей и на ограниченный срок. Но по мере развития эти корпорации отвоевывали все большие и большие свободы и стали самодавлеющей силой. Причем, силой обезличенной, не несущей ни перед кем никакой ответственности. И если проследить, как меняются взаимоотношения между государствами и корпорациями, какой частью ресурсов и мировых финансов владеют демократические государства и управляют правительства, подотчетные обществу, и какой частью мировых ресурсов и финансов владеют корпорации, то мы увидим процесс перетекания сил, возможностей и реальной власти от публичных институтов, так или иначе подконтрольных обществу, к институтам, которые обществу не подконтрольны — к корпорациям.
Дальше — больше. Что такое финансы? Финансы, строго говоря, это учет нашего труда. Это табель. Ты отработал 4 часа. Ты отработал 5-6 часов. Заработал больше, заработал меньше. Ты более эффективно сработал и т. д. В более усложненном варианте, но в конечном счете, финансы — это функция вспомогательная при учете, контроле и организации производства. Но в современном мире налицо процесс перетекания национального и общемирового продукта и дохода от производительного капитала к капиталу финансовому. А что по этому поводу писали основоположники, теоретики капитализма и рыночной экономики? Они четко разделяли капитал производственный и его роль в историческом прогрессе, и капитал финансовый, финансово-торговый, его роль, соответственно.
Роль финансового и финансово-торгового капитала совершенно иная, нежели роль капитала производительного. И эта ситуация, когда финансовый капитал вырвался и из-под контроля производственного капитала, и из-под контроля общества, создает серьезные проблемы как для государств и обществ, так, в период глобализации, и для всего человечества.
Одной из проблем является такая глобализация специфическая, в рамках которой либерализация осуществляется исключительно в интересах владельцев этого капитала. То есть, эта либерализация совершенно не предусматривает, например, что рабочий из Канады или Мексики получит право ездить на заработки в США. А вот финансы США получают господство в Канаде и Мексике.
И если обратиться к остальному миру, то такая глобализация никоим образом не предполагает получения для тех же китайцев, для тех же индийцев, пакистанцев, иракцев и т. д. больших возможностей в личностной самореализации. Она предполагает только большую возможность для международного финансового капитала управлять всеми процессами и в этих странах.
С другой стороны, в период противостояния двух полюсов в мире — Советского Союза и Запада — альтернативная система была в значительной степени механизмом сдерживания агрессивных тенденций в западных обществах, в том числе и по отношению к большинству своих граждан. Сейчас же возникает новый весьма опасный процесс. Зачем поддерживать высокий уровень жизни, занятость своих рабочих, если выгоднее в условиях глобализации производить продукт за рубежом? Причем не просто за рубежом, там, где, может быть, лучше и старательнее работают, а там за рубежом, где нет никаких социальных гарантий, где нет 8-часового рабочего дня, нет ограничений на использование детского труда и т.д…
В нашей стране есть сеть универмагов, я не буду называть, чтобы не рекламировать. Так вот, за сколько можно купить там набор электроинструментов: дрель, аккумуляторная дрель, электролобзик, шлифовальная машина, углошлифовальная машина? Сколько может стоить такой набор инструментов?
— 500–600 долларов.
— Да, но у нас в этих универмагах такой набор продается за 2 тыс. рублей. Причем, приличный инструмент. Это поставки инструмента, созданного с помощью какого-то очень массового и невероятно дешевого труда.
При такой конкуренции разрушается любое общество, стремящееся к выживанию. Это то, что сегодня разрушает западное общество. Западные корпорации к чему приходят? Была корпорация, в которой работали 150 тыс. человек. Она преобразуется в холдинг, в головной компании которой работают всего полторы тысячи человек. В лучшем случае — 15 тысяч. И они имеют полный социальный пакет. Тяжелые производства переносятся в страны третьего мира. Там дешево и просто с техникой безопасности, экологическими требованиями и т. п. И плюс принимается значительное количество сотрудников на временной контрактной основе, без социального пакета.
Если западное общество не найдет в себе силы останавливать, тормозить этот процесс, то и его ждут через какое-то время катаклизмы. Они могут этого не допустить, но здравый смысл и гуманизм по отношению к своим же согражданам возьмет верх только в том случае, если у Запада в это время на мировой арене будут какие-то противовесы. Сейчас таким противовесом может являться Китай. Может быть, угрозы, проистекающие из мусульманской цивилизации.
Если Китай будет противовесом и угрозой, то западное общество и те, кто в нем правит, будут вынуждены обращаться к своим гражданам, как к тем, с кем сосуществовать, кого нельзя толкнуть в терроризм, кто должен жить с ощущением справедливости всего происходящего, без обмана. В этих условиях в ответ на глобализацию вышеописанного типа через какое-то время неминуема социализация.
А что при этом будет происходить с обществами такими, как мы, которые оказались отброшены от современной цивилизации назад, — прогнозировать трудно. Это в значительной степени это будет зависеть от двух вещей. Первое: насколько адекватно сами граждане страны будут стараться понимать, что с нами происходит. И второе: насколько силам, противодействующим возрождению нашей страны, будет удаваться нас оболванивать.
Яркий пример — показывают «Титаник», американский фильм. А после этого в 23.00 — фильм о том, как происходили исследования на затонувшем «Титанике». А исследования происходили с помощью советского исследовательского судна «Мстислав Келдыш», с помощью советских батискафов, подводных лодок, опускавшихся на 4 км, с помощью американских роботов со встроенными японскими видеокамерами. Этот фильм — о том, как снимался «Титаник» — напоминание нам о том, что мы были одной из передовых технических и технологических держав. Но он перемежался примечательной рекламой со словами: «Это — откровение, это — успех, это — прорыв!» Как вы думаете, о чем это было? О пиве. И вот — пробка с пивом «Балтика».
Я не знаю, что это. Может быть, это гениальный режиссер провоцирует наш народ на то, чтобы он осознал, кем мы как целое были и кем стали?
И последнее. Перед Россией сегодня не стоит вновь и вновь навязываемый нам вопрос выбора между радикальной коммунистической идеей или радикально-либеральной идеей. Перед Россией стоит вопрос осознания своих национальных интересов. Перед Россией стоит вопрос формирования из себя единого цельного субъекта нации, который способен к осознанию единого интереса и отстаивания своего интереса на мировой арене. Перед Россией стоит вопрос формирования национально-ориентированной элиты и использования для своего развития всего возможного набора инструментов экономической и социальной политики, как из арсенала либерализма, так и из арсенала социализма и госпатернализма — применительно к тому месту и времени, где и когда тот или иной инструмент требуется.
Спасибо.
А. А. Зиновьев
Пожалуйста, вопросы.
О. В. Долженко
Я внимательно прослушал первый доклад и Ваш доклад. И в том, и в другом случае, мне показалось, что полностью выпадает ответ на вопрос, в каких условиях что возможно.
Вы говорите, что должны быть заинтересованные силы. Народ должен сформировать какую-то национальную элиту. Вот это слово «должен» по отношению к тому, что просто есть. То есть, мой вопрос состоит в следующем. Какие граничные условия необходимы с точки зрения социокультурных условий для того, чтобы реализовать ту или иную идею. Любую идею мы реализовывать не можем. Народ уже есть. Он уже задан. И возникает вопрос, в каких условиях это можно реализовать, а в каких нельзя.
Ю. Ю. Болдырев
Попробую ответить, как могу.
Первое. От добра добра не ищут. Человек сытый настолько, что ему кажется достаточно, — он не будет бунтовать. Он не будет рисковать, выступать против системы государственной, экономической, политической и т. д. Человек с системой ценностей, в рамках которой справедливости вообще не бывает, и главное — это экономическая эффективность, бунтовать не будет. И до тех пор, пока есть возможность минимально подкармливать население за счет продажи нефти и газа, ничего меняться не будет.
При этом, за последние 4 года удельный вес наукоемкой продукции в нашем производстве упал в два раза, то есть мы идем не туда. Но пока народ подкармливают. Пока система ценностей такая, что справедливости искать и не надо, так людям внушено, похоже, что ничего происходить и не будет.
Может начать происходить что-то в случае, если вызреют силы, люди, у которых будет вызывать протест проезжающий мимо «Хаммер» в условиях, когда большинство «перебивается с хлеба на квас». Либо люди, у которых будет вызывать протест представление о том, что пока-то мы живем, а вот наши дети не смогут получить такое образование, которое могли получить вчера, или могли бы получить, живи они в Англии, Франции, Германии.
Так что если это вызреет, тогда возможно все. И мы не можем сказать, какую идеологию эти буйные выберут. Сегодня мы в условиях крайней несправедливости. Не просто «неуравнительности», а именно несправедливости — с любой точки зрения, в том числе и с самой либеральной. Я это подчеркиваю. Потому что сегодня торжествует не те, кто в условиях либеральной экономики добился более высокой производительности труда. У нас сегодня торжествует тот, кто умеет схватить общенациональное достояние для того, чтобы извлекать сверхприбыль. Так вот, идеология протеста и переустройства явно несправедливого общества может принять самую разную окраску. Здесь предсказывать — дело неблагодарное.
В условиях неравномерного представительства в распределении сверхприбылей во владении капиталом представителей разных национальностей, наверняка могут возникать и подогреваться национальные чувства. У нас много говорят, что и женщины везде должны быть представлены, и чуть ли ни сексуальные меньшинства. А почему тогда и национальные группы не должны быть справедливо представлены? В средствах массовой информации, в государственном управлении?
Если эта идея придет в цивилизованном виде, мы можем получить какое-то развитие. Если эту идею в цивилизованном мире всячески будут затушевывать, говорить, что она варварская и абсурдная, то она все равно придет — в более варварском, более радикальном виде.
В чем принципиально сложность нашей ситуации. Принципиальная сложность в том, что тем, кто сегодня извлекает прибыли из нефти и газа, народ, собственно говоря, и вообще не нужен. То есть, у них нет стимулов к тому, чтобы в той или иной степени соответствовать либеральным ценностям: давать образование и какие-то возможности народу, давать, в том числе, и демократические свободы реально, для того чтобы эти люди имели свободу творческого выражения и давали им сверхприбыли. Такая задача у них не стоит, потому что источник извлечения сверхприбыли у них совершенно другой — природные ресурсы, которые для нас уже завоеваны нашими предками. И нынешний народ им вовсе не нужен. Это — наша одна из главных проблем.
А. А. Зиновьев
Слово имеет Леонид Иванович Шершнев — президент Фонда национальной и международной безопасности, главный редактор журнала «Безопасность», эксперт Государственной Думы и Совета Федерации РФ по безопасности, генерал-майор запаса.
Л. И. Шершнев
Отвечая на заглавный вопрос обсуждаемой темы относительно перспектив мирового либерализма, можно безошибочно предсказать: да, у него есть будущее, как у любой другой идеологии. Земля наша матушка обладает такими свойствами, что на ней всему найдется место. Скажем, в Африке до сих пор первобытнообщинным строем живут племена пигмеев, а в российской Чечне на волне либерализма расцвело рабство. У классического либерализма, особенно у русских либералов конца XIX — начала ХХ веков, содержится целый ряд вполне приемлемых для обустройства жизни установок, касающихся социального государства, гражданского общества, равенства всех перед законом, «права на достойное человеческое существование» (по Вл. Соловьеву).
Но, как и все сущее, либерализм проходит стадии развития — рождения, апогея и угасания. Думается, что свой пик положительного динамичного процесса он уже прошел в XVIII — XIX столетиях. Наиболее заметно его достижения проявились в утверждении парламентской демократии. В настоящее время либерализм находится в стадии угасания, что не исключает какие-то его всплески в отдельных странах и в самых необычных уродливых проявлениях, как это случилось в 90-е годы XX века в Советском Союзе (Горбачев и Ко) , а затем и в нынешней России (Ельцин и Ко), в политике глобализации, проводимой США, Западом.
Либерализм всегда отличался всеми разновидностями ограниченности, включая пространственную ограниченность. Это явление сугубо европейское, городское, если хотите, местечковое. Это набор взглядов и мнений очень тонкого слоя людей, относящихся главным образом к национальной мещанской, или как ее чаще называют в Европе, буржуазной элите. Либеральная идеология предназначена для примитивных и малограмотных политиков. Она не предполагает объединение под своими лозунгами массы населения. Ее самый массовый и крикливый отряд во всех странах составляют люмпены, то есть деклассированные остатки общества. Не зря процесс деклассирования обрел такой размах после 1986 года в России. Сущностной основой либерализма является индивидуализм в форме социального эгоизма, оправдывающего вседозволенность в поведении человека по отношению к равенству, справедливости и даже власти. Из принципа индивидуализма у этой идеологии вытекает и понятие главной ее ценности — свободы, а равенство рассматривается не как социальное, а как равенство возможностей, что является очевидным мифом. Следует отметить также, что либерализм — это не метод, а эфемерная цель корыстных политических сил.
Для России либеральная идея и вчера, и сегодня, и завтра остается чуждой, ущербной. Русский либерализм всегда выступал как разновидность его западнической модели, никогда не имел своей социальной базы и был уделом узкого круга просвещенных умов, близких к носителям высшей власти и ориентированным на сближение с более сильной цивилизацией. На российской почве, удобренной собственными социальными и культурными традициями, либерализм, укоренившийся на Западе, не прорастет. Либеральная идея оказалась подходящей для небольших европейских стран с мононациональным населением, но не для России с ее обширной территорией и множеством народов. В России представляется невозможным создание устойчивой общественной системы на основе принципов либерализма.
Дело в том, что в России название либералов-демократов прилагалось к великому князю Константину Николаевичу и великой княгине Елене Павловне. Примерно в то же время, существовали «либералы народники» при марксизме. После отмены крепостничества часть помещиков, утратив недвижимость, перешла к промышленному или торгово–финансовому видам деятельности. Соответственно, «либерал-прихлебатели», которых так называли из-за близости к великокняжеским кругам, Н. А. Милютин, Я. А. Соловьев, К. К. Грот и ряд других известных в то время деятелей, создали подобие партии или клуба «либерал-бюрократов», отстаивающих парламентаризм и выступающих за ограничение монархии.
«Европейский рационализм влечет оторванность от действительных условий жизни и от исторического прошлого народа. Вера или предрассуждение о совершенстве природы человеческой приводила к идее народовластия и парламентаризма — великой лжи новейшего времени» — писал К. П. Победоносцев («Московский сборник», 1896 г.). Русские авторы много работали над этим тезисом великого юриста, постигая антилиберальный элемент нашей политической культуры. Разбор проектов выдающегося государственного деятеля первой половины XIX века Сперанского, — «отца русской бюрократии», как его нередко называли, сводился к тому, что державная администрация по своей природе есть наемная сила, которая менее других зависит от традиций и национальности. Ее позиция определяется тем, кто ее нанимает, а не обществом. Опасение у него и других государственников вызывала возможность объединения либерального парламентаризма и бюрократии, создание самодостаточного альянса.
«Масса населения, призванная к выработке программы государственного управления, — полагал Победоносцев, — не способна к широким обобщениям теоретического характера, основанным на изучении фактов и явлений жизни»… Во всех странах этот факт использован для принятия Конституций и планов действий, включая бюджетные расходы. Все законопроекты в парламентах проходят бюрократический анализ пригодных нормативов и становятся законами санкцией избранных представителей. Этот момент хорошо описан упоминаемым авторитетным автором: «Будучи массой, бессильной в деле законодательства и управления, она подчиняется вожакам, способным красноречиво говорить, увлекать толпу, а часто и подтасовывать мнения и волю народа (подбор партий, подкуп и т. п.)».
Выдержки текста взяты из «Московского сборника» за 1896 год. Прекрасной иллюстрацией сказанному служит более, чем двадцатилетний процесс политических неурядиц и деградации в нашем государстве. Этому способствовали и другие особенности бюрократического либерализма, развитие которого в нашей стране определило главное направление событий на проходящем этапе истории России. «При крайней ограниченности ума, при безграничном развитии эгоизма и самой злобы, при низости и бесчестности побуждений, человек с волей может стать предводителем партии и становится тогда руководителем, господствующим главой кружка или собрания, хотя бы к нему принадлежали люди, далеко превосходящие его умственными и нравственными качествами…».
Так же говорили относительно либерализма и другие знаменитости того времени: В. Вернадский, Д. Менделеев, Мечников и Сеченов, с ними вместе выступали П. Павлов и Н. Бехтерев, особенно в «теории и психологии толпы». «Люди чести и долга, по большей части, не способны «нанизывать» громкие и пошлые фразы». Поэтому политические воззрения этих великих людей остались достоянием архивов. Обобщенное мнение научной элиты есть в том же «Сборнике». «Любой уличный проходимец из непризнанных гениев, любой искатель гешефта, может, имея свои, или достав для наживы и спекуляций чужие деньги, основать газету, созвать толпу писак… и общественное мнение готово».
Либерализм сыграл роковую роль в истории России, дважды основательно разрушив ее государственность — в 1917 году и в 1991 году. Попытка либерал-бюрократии возглавить Советскую Россию была успешно подавлена в тридцатых годах прошлого века. Каждый раз это случалось по заказу, на деньги и по воле западных душеприказчиков апологетов и хранителей этой экспортной идеологии. Провал либеральной идеи у нас закономерен. Поэтому после всех либеральных реформ, насильственно и с огромными издержками проведенными сверху, народ очень метко охарактеризовал то, что в результате их реализации получилось — «дерьмократией». Тем самым пострадала и сама демократия, получив столь позорный ярлык.
После произведенной либералами тотальной разрухи в стране трудно себе представить, чтобы когда-либо либеральная идея у нас себя реабилитировала. Однако поскольку есть враждебный России Запад, а у Запада есть прямой интерес к разрушению России, то, вполне естественно, что он будет всячески поддерживать любые либеральные проявления в нашей стране, создавать из носителей либеральной идеи свою пятую колонну и расширять агентуру влияния.
Я отношу себя к атеистам, то есть православным неверующим, значит к православной цивилизации. Признаю и очень ценю ее авторитеты. В том, что касается оценки либерализма, сошлюсь на авторитет митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна. В своей книге «Самодержавие духа» он резко выступает против либерально-демократической идеологии, которая остается господствующей сегодня в России. Иоанн пишет: «Либерально-демократическая идея для того, собственно говоря, и предназначена, чтобы подточить, ослабить устои крепкого, традиционного общественного устройства, разрушить его духовные, религиозные опоры, разложить национальные государства и — постепенно, незаметно, неощутимо для одурманенного демократическим хаосом общества — передать бразды правления над ними транснациональной «мировой закулисе». По его мнению, неизбежным следствием применения принципов либеральной демократии в практике государственного строительства может стать государственный распад России. И мы сегодня уже реально осознаем, насколько серьезной является эта угроза расчленения России на ряд государственных образований и установления над ними полного чужеземного контроля.
Хочу извиниться перед участниками заседания за то, что в своем кратком изложении темы, вопреки правилам, слишком много поднимаю проблем. Тем не менее, рискну в порядке «информации к размышлению» обозначить несколько небесспорных положений, широко не раскрывая их.
Мы недостаточно учитываем особую подверженность либерализма к перерождению в его крайние формы и недооцениваем исходящие от него угрозы как в общепланетарном, так и в национальном масштабах. Пожалуй, ключевой посылкой здесь остается высказанное журналом «Либерейтор» за 1902 год (Макс Истман) положение о том, что «либерализм есть манифест в защиту капитализма, обреченного на вечное преследование». Другими словами, либерализм обречен на вечную апологетику, защиту капитализма, независимо от каких бы то ни было исходящих от него опасностей для человечества. Таким образом, либерализм опасен как формационная идеология, обслуживающая капитализм и отрицающая все остальные формации, чем утверждается в фундаменте международных отношений конфронтационный принцип.
К числу трансформаций либерализма надо отнести его превращение в троцкизм сначала в Советской России (20-е годы), а затем и за рубежом. У Троцкого «причудливым образом» сочетались лозунги свободы для всей планеты от гнета капитала с методами голого администрирования и принуждения освобождаемых масс в пользу капитала как такового. По данному признаку его вполне можно было бы отнести к либеральным бюрократам. Троцкий не верил в возможность победы социализма в одной стране и всячески «подталкивал» мировую революцию. Он считался идеологом «перманентной революции», в топке которой был готов сжечь весь русский народ. По словам крупнейшего американского экономиста и дипломата, Дж. Гелбрайта, «лучше Троцкого никто не защитил капитализм».
Однако и до него в либеральных дискуссиях в Германии, Англии, России тема перманентного революционного брожения была достаточно модной. А сегодня ее отражение мы видим в политике США, добивающихся мирового господства и установления нового мирового порядка под флагом либеральной демократии. Либеральный троцкизм закрепился именно в США и стал там господствующей идеологией не случайно. Во многом это обусловлено тем, что США стали символом Европы, цивилизации Запада. По свидетельству обозревателя Мэлора Стуруа, «троцкисты» или неоконсерваторы составляют мозговой трест администрации президента Буша.
Как подчеркивает этот автор, почти все они, деятели мозгового треста, иудеи и обосновывая агрессивную политику США, проводимую во имя туманной «свободы» против произвольно отобранных «сил зла», они оперируют теорией перманентной революции (или перманентных перестроек, реформ, и т. п.) Троцкого. Наглядным подтверждением такой революции служат последние события в Грузии, Украине, Молдавии, Киргизии. Современные либералы в команде Буша являются концептуальным штабом и центральным банком возглавляемой США Четвертой мировой войны против остальной части планеты. Либерализм — это адвокат крупного мирового капитала. Как видим, либерализм в геополитике работает на войну, на глобализацию финансовой цивилизации, выступающей в качестве агента мирового господства, что включает агрессию против России. В настоящее время политика и идеология либерального глобализма США, Запада в целом несут в себе прямую угрозу самому существованию России как государства и цивилизации.
Но не только Четвертая мировая война идет под флагом либерализма, борьбы за свободу и демократию. Внутренняя гражданская война в России также обусловлена либеральной идеологией. Понадобилось реабилитировать Пятакова Бухарина, Зиновьева и других либерал-революционеров тридцатых годов, чтобы занять их места. Текущая гражданская война определена мною как криминально-либерально-организационная. Инсценированное или какое угодно другое нападение сегодня на одного из лидеров либералов Чубайса является одним из многих-многих тысяч наглядных свидетельств и подтверждений этому определению.
Еще одна острая тема. Нобелевский лауреат Жорес Алферов как-то ввел понятие «либеральный фашизм». Размышляя над ним, я пришел к некому выводу, пока еще смутному и для самого себя, в отношении того, что сведение идеологической борьбы в Великой Отечественной войне к противостоянию коммунизма и фашизма, более того, рассмотрение их в одной плоскости является неверным. Да, у фашизма были элементы социалистической идеологии, густо замешанные на национализме, а также идеологемы традиционного германского милитаризма. Думается, что основой фашистской идеологии был радикальный либерализм, формулой которого является свобода сверхчеловека и свобода сверхнации, с одной стороны, и несвобода всех остальных, с другой.
Поэтому вполне логичным является утверждение, что в Великой Отечественной войне коммунистическая идеология столкнулась с либеральной идеологией в ее крайнем выражении, общинному устройству противостояла индивидуализация общественной жизни. И победа над германским фашизмом стала победой и над либерализмом. Известной прелюдией к войне был поджог Рейхстага и процессы против троцкизма конца тридцатых. Победа в Великой Отечественной войне остается достоянием нашего народа. Но нынешние российские либералы, совершившие контрреволюционный переворот в 1991 –93 годах и остающиеся во власти или около нее сегодня, предали эту победу, отняли ее у тех, кто отстаивал подлинную Свободу и Независимость нашей Родины от немецко-фашистских захватчиков и сил мирового либерализма. Либеральный фашизм, который имеет бесчисленные обличия, ведомый США, под эгидой НАТО, сделал с Советским Союзом то, чего не мог добиться германский фашизм — разрушил, подчинил его волю своему диктату.
Официальное празднование Дня Победы над фашизмом, судя по приглашениям и помпезности, больше звучит как торжественная панихида по случаю уничтожения Советской России. Современный либерализм празднует реванш за поражение либерального троцкизма в двадцатые годы и либерал-радикализма фашистов в 1945 году. По этой причине значительное число ветеранов Отечественной, Афганской и других войн, военных пенсионеров и их детей негативно относится к действиям чуждой им власти и отказывается принимать участие в официальных мероприятиях по случаю Дня Победы. Они сохранили воспоминания о достоинстве своей Родины, попранном либералами.
Оценивая столь губительные проявления либерализма, невольно задумываешься над их причинами. Возможно, прав американский ученый-психиатр Томас Сас, который советует посмотреть на либерализм с психиатрической точки зрения. Он пишет: «Психиатрия — это часть либерального воззрения в целом. Понимаете, каждый является жертвой, у каждого есть особые права, но никто не несет ответственности». Сказано как будто о наших либеральных бюрократах, государственных чиновниках. Столько бед принесли России и никакой ответственности не несут. Добавлю, что американские социологи считают, что использование медицинской лексики в политических выступлениях есть показатель либеральных взглядов.
Опыт 20-ти лет либеральной политики в России показал , что она не способна справиться, и не намечает это делать в будущем, с кризисными ситуациями, автором которых сама же и является. Она подчинена чуждой воле и не в состоянии реагировать на геополитические, военно-стратегические, демографические, духовные, экономические, технологические, природные и иные вызовы времени.
Примечательно, что Конституция Российской Федерации провозглашена социальной, а официальная политика является либеральной. В этом заключается одно из главных противоречий российской действительности. Президент В. В. Путин, на которого очень многими возлагались большие надежды как на спасителя России, является убежденным либералом и довольно зависимым, а потому слабым администратором. Он продолжает держать страну в дрейфе, принуждая ее следовать в фарватере интересов американской и прочей западной политики. Все его окружение подобрано по тому же стандарту. А это значит, что переживаемый кризис и сползание нации в катастрофу продолжится.
Никакие прорывные действия, асимметричные решения в условиях прозападной ориентации политической власти нереальны. Преодоление либеральной разрухи, освобождение России, ее прорыв в будущее возможны только снизу, через самоорганизацию народа, его духовный подвиг. Для осуществления такого прорыва нужна программа политической социализации молодежи, нужна система политической подготовки в России. Надо, чтобы учащиеся и студенты, будущие офицеры были в состоянии разобраться с идеологемами разных политических течений, чтобы могли какую-то из них сделать своей, осознать свою роль в жизни страны.
Перед каждым гражданином России сегодня стоит ключевая задача — преодолеть чувство политического бессилия, бессмысленности участия в политической жизни и занять активную политическую позицию в общем деле спасения и созидательного развития нашего Отечества.
Хочу призвать участников заседания Русского интеллектуального клуба неотложно и основательно заняться исследованием импортируемых с Запада и укореняемых в России либерально-демократических ценностей, навязываемой стране либерально-демократической модели политической культуры. Нужно показать молодежи, почему свобода индивида не может быть высшей социальной ценностью и главной целью общества и почему возрастание свободы одного индивида не является благом для всего общества? Каково значение авторитаризма и централизма государственной власти в деле обеспечения устойчивой самостоятельности и целостности России? В чем несовместим либерализм с российскими социальными и культурными традициями и в чем пагубность бездумного перенесения его принципов на российскую почву? Это практические вопросы. Без ответа на них трудно рассчитывать на появление в стране национальной идеологии и на ее восприятие российским обществом, на осознание гражданами своей ответственности друг за друга и за ту политическую организацию, которая называется Россией.
Либерализм постоянно подкидывает российской политической элите заведомо тупиковые идеи, типа «Куда и как идти России?» Прошло уже 15 лет, а эта идея так и висит в воздухе, хотя все трезвые политики давно убедились в том, что либеральная идеология бессильна в определении стратегических устремлений нашей страны. России не надо никуда идти! Она на своем Родовом Месте. Она самодостаточна и не нуждается в предлагаемом либералами подражании непременно Западу. Ориентация на либерализм, на Запад — это гибельный для России путь. Отказ от идеологии и практики либерализма является непременным условием спасения Отечества. Перспективы развития России в нас самих, в наших реальных целях и задачах, в нашей опоре не собственные силы. Необходимо отбросить российскую робость в политической, идеологической борьбе. Нам нужна твердая жизненная позиция в отстаивании своих взглядов. Было бы неплохо от имени Русского интеллектуального клуба по материалам заседания и дополнительных исследований издать популярную брошюру для студенческой молодежи, раскрывающую сущность современного либерализма, претендующего на роль господствующей идеологии в России и в мире. Спасибо.
А. А. Зиновьев
Слово имеет Сивков Константин Валентинович, специалист Российского центра военно-стратегических исследований Генерального Штаба Вооруженных Сил РФ, доктор военных наук, капитан 1-го ранга, академик Академии военных наук.
К. В. Сивков
Благодарю вас за возможность выступить.
Я, прежде всего, хочу отметить, что меня удивило и в какой-то мере порадовало то, что та часть доклада, которую сделал Ю.Ю. Болдырев, совпадает с теми взглядами, которых придерживаемся мы, мои коллеги. Да, примерно такая картина сейчас складывается. Социально-политические причины этого явления были раскрыты. Поэтому я в своем выступлении остановлюсь на двух аспектах.
Первое. Это философско-мировоззренческий, который питает в значительной степени корни либерализма и определяет его перспективы.
|