Теории молодежи: возможности развития

 

Валерий Андреевич Луков
доктор философских наук, профессор,
заслуженный деятель науки Российской Федерации,
проректор Московского гуманитарного университета — директор Института фундаментальных и прикладных исследований МосГУ
 
Теории молодежи: возможности развития
 
В свете тезаурусного подхода понятие «молодежь» осмысливается как концепт — выражаемое в знаке сращение смысла и чувственного восприятия, внутреннего образа. На этом основании показываются перспективы обобщения молодежной проблематики в формах теории[1].
Ключевые слова: молодежь, теории молодежи, концепт, тезаурусная концепция молодежи
 
В России вновь отмечается всплеск внимания к проблемам молодежи. Он имеет очевидную связь с объявлением 2009 года Годом молодежи и в этом отношении сопровождается множеством демонстративных актов научных сообществ, использующих подходящий повод для активизации соответствующих исследовательских практик и попыток предложить власти свое видение молодежной политики. Организуются конференции, дискуссии, «круглые столы» (например, проведенный 9 апреля 2009 года в Российской академии государственной службы при Президенте РФ вместе с Комиссией Совета Федерации ФС РФ по делам молодежи и туризму «круглый стол» на тему Российское государство и молодежная политика»), в научных журналах и в публикациях СМИ все больше статей о молодежи, ее инновационном потенциале и т. д. Ученые-молодежники привлекаются к подготовке документов по вопросам ГМП, которые предполагается рассмотреть осенью на заседании Государственного Совета. Конечно, как это бывало и раньше, из таких демонстраций не обязательно формируется что-то практически полезное для молодежи и общества, а как только Год молодежи уйдет в прошлое, уйдут в прошлое и идеи «президентского послания к молодежи», меморандумов, доктрин и т. п. Ученые вновь займутся своими исследованиями, власть — другими проблемами.
Насколько полезными станут такого рода коммуникации для утверждения эффективной молодежной политики, сказать трудно. Обольщаться здесь не приходится. Но есть один аспект, в котором их результативность несомненна: «случаи», когда искусственно — хотя бы и на короткое время — власть поставлена в ситуацию, в которой она готова слушать специалистов, изучающих молодежную проблематику, имеют значение для развития самих научных сообществ и продвижения вперед в осмыслении ими того, что составляет предмет их исследовательского интереса.
Анализ развития теорий молодежи показывает, что есть определенная связь достижений на этом пути с событиями во вненаучной сфере — и как реальностью политического и социокультурного процесса, и как «социального заказа» (особенно показательна в этом отношении судьба «Закона о молодежи» [1]), и как тех самых «случаев».
В российской действительности мы наблюдаем эту связь на разных этапах исторического развития страны. Она заметна и в первые месяцы Года молодежи.
В последних дискуссиях вновь на передний план выходят теоретические вопросы молодежных исследований. Рассмотрим некоторые из них, вызывающих наибольшие дискуссии.
О понятии «молодежь». Есть ли основания считать слово «молодежь» научным понятием и что из ответа на этот вопрос следует для исследований молодежи? Этот вопрос парадоксальным образом не может (в своей первой части) получить однозначного положительного ответа и нуждается в комментариях и пояснениях. В формально-логическом ключе можно даже утверждать, что научного понятия «молодежь» в современной науке нет, хотя это ставит под вопрос научную состоятельность и легитимность всей исследовательской практики по молодежной проблематике.
Посмотрим на аргументы. Воспользуемся аналогией с критикой известным американским социологом и социальным психологом Г. Блумером понятия «установка» как не отвечающего строгим критериям научного понятия. Блумер отмечал: «Удовлетворительное понятие в эмпирической науке должно отвечать трем простым требованиям: (1) оно должно ясно указывать на частные случаи того класса эмпирических объектов, к которому оно относится; (2) оно должно четко отграничивать этот класс объектов от других родственных классов и объектов; и (3) оно должно делать возможным развитие кумулятивного знания о классе объектов, к которому оно относится» [10, 59]. С учетом этих критериев Блумер отказывает понятию установки в праве считаться понятием научным, поскольку «оно не имеет ясной и фиксированной эмпирической референции, его класс объектов не может быть эффективно отграничен от родственных классов объектов, и оно не обеспечивает приращения знаний о классе объектов, к которому, как считается, оно относится» [10, 59].
Если применить эти вполне очевидные для формально-логического подхода к построению понятийной системы науки к понятию «молодежь», то его признать научным не удастся с еще большим основанием, чем в случае с понятием установки (по аргументации Г. Блумера). Совершенно очевидно, что класс эмпирических объектов, однозначно подпадающих под понятие «молодежь» и не подпадающих под понятия для родственных образований (структур, групп и т. д.) выделить невозможно, поскольку ни по одному признаку молодежи и по самому их составу нет общих представлений в научном мире. Вопрос о возрастных границах молодежи на протяжении полувека остается самым широко обсуждаемым и самым неразрешимым в науках о молодежи (в социологии, психологии, антропологии, демографии и т. д.). Он неясен и для практических целей, если необходим однозначный ответ в целях нормативного регулирования. Не ясно и то, в каких отношениях молодежь находится с социально-классовой структурой, есть ли присущие ей (и только ей) социально-психологические особенности и т. д.
Было бы неверно связывать такую неопределенность с тем, что слабо работают механизмы конвенционализма в среде исследователей молодежной проблематики, хотя нельзя не учитывать, что эта проблематика особенно привлекательна для молодых ученых, ищущих путь в науку и нередко проявляющих «молодой задор», что часто прикрывает невежество и беспечность в теоретико-методоло­гических вопросах исследования. Когда таких случаев становится слишком много, это влияет и на общее состояние соответствующих отраслей гуманитарных и социальных наук. (Не случайно в научных кругах несколько скептически смотрят на устойчивый интерес того или иного ученого к изучению молодежи, хотя такого же отношения к исследователям проблем детства, например, не проявляется.)
Итак, признанием некоторых проблем в кругу самих исследователей молодежи не закрывается вопрос о том, что понятие молодежи — центральное для любой теории молодежи — оказывается в конечном счете слабо формализованным даже в рамках отдельных парадигм, не говоря уж о том, что общепринятого научного определения этого понятия нет.
Но подойдем к вопросу с другого конца. В гуманитарном и социальном научном знании строгие требования формальной логики к значительному числу понятий, включая и основные, не применимы. Не случайно и Блумеровский понятийный ригоризм не привел к утрате в социологии и социальной психологии понятия установки именно как научного понятия, хотя, казалось бы, доводы критики были неопровержимы.
Следует учитывать здесь два обстоятельства.
Первое состоит в том, что гуманитарное знание даже в своей научной форме (а наука не равна гуманитарному знанию, она лишь его сегмент) имеет дело в качестве определяющих структур не столько понятия, сколько концепты. По нашей версии, именно концепты составляют основу тезауруса — особой формы субъектной организации гуманитарного знания [5, 111–115]. Такое разделение слов «понятие» и «концепт» может показаться излишним, поскольку в гуманитарных науках давно сложилась практика использовать их как синонимы, особенно в текстах, представляющих собой перевод из иностранных источников. Однако тезаурус как знаниевая система отличается от наук как знаниевых систем своей ориентацией на субъекта и в конечном счете существенно большей зависимостью от него — носителя тезауруса и его конструктора. Понятия через обобщение вычленяют общие элементы объективного мира — предметы, свойства, отношения, в то время как в тезаурусе они, сохраняя свое общее свойство быть мыслью о предмете, выделяющей в нем существенные признаки (В. Ф. Асмус), сверх этого приобретают оттенок, отражающий их значимость для субъекта и, таким образом, характеризующий их в ценностном аспекте. Вот почему для обозначения базовых элементов тезауруса мы используем термин «концепт».
Итак, концепт представляет собой выражаемое в знаке сращение смысла и чувственного восприятия, внутреннего образа. Его связывает с другими концептами не только логическое, но и ценностное отношение. Соответственно, и в гуманитарных науках уйти от этого обстоятельства нельзя, само такое стремление — якобы в интересах повышения объективности науки — противоречило бы назначению гуманитарного знания для человека: оно нужно не для логической стройности как таковой, а для понимания человеком себя и своего места в окружающем мире. Если мы говорим о теориях молодежи (социологических, психологических, антропологических и т. д.), то мы все же говорим о теориях молодежи, где не считаться с концептным характером основного понятия не удастся, если мы не хотим утерять за ноуменом сам феномен.
Прикладная сторона этого разграничения понятия и концепта состоит в том, что концепт (в данном случае «молодежь») окажется гораздо менее податлив для его строгого определения по правилам формальной логики, у него обнаружатся мерцающие смыслы и естественная многозначность. Вариативными окажутся и признаки, атрибуты, включая и ведущие. Так, возрастные рамки для понятия «молодежь» действительно существенны, атрибутивны, но они фиксируются не цифрами, а устойчивыми образами, различающимися в каждом из обществ в зависимости от роли географических факторов (климат, ландшафт и т. д.), традиций, культурных практик, системы образования и ряда других обстоятельств. Иными словами, если невозможно установить числовые индикаторы молодежного возраста, то это вовсе не препятствие к тому, что в каждом обществе есть относительная солидарность в отнесении тех или иных индивидов к молодежи.
Вот почему именно наиболее общие понятия отраслей гуманитарного знания (и «молодежь» среди них) не нуждаются в большой точности дефиниций, хотя находящиеся с ними в одной системе менее обобщенные понятия вполне подлежат точному определению и работают по формально-логическим правилам. Для энциклопедий, словарей и учебников, конечно, приходится определить и «молодежь», но это скорее игра в определение, где от выделяемых признаков не обязательно лежит путь к структуре соответствующей отрасли научного знания [7; 8; 9].
Здесь-то и проявляется значение второго обстоятельства, которое важно учесть при работе с наиболее общими понятиями гуманитарных наук, которые совпадают с концептами (а как мы предполагаем — концептами и являются, что и отличает, среди прочего, гуманитарные и социальные науки от наук естественных). Это второе обстоятельство состоит в выяснении того, как же различающиеся между собой концепты и понятия могут взаимодействовать в одной системе научных координат, которую обычно называют понятийной системой. В самом деле, формально-логический подход предполагает, что понятие более общее находится в иерархической связи с понятиями менее общими и выступает как своего рода рамка для этих менее общих понятий, что в реальном измерении отражает соотношение общего понятия со всей совокупностью фактов, подпадающих под него, и предполагает ясную границу, отделяющую эту совокупность от всех других фактов. При работе с концептами, которые стоят в основе гуманитарных понятийных систем, есть необходимость исходить из иной трактовки соотношения общего и частного. Концепты, замещающие вершины таких систем, становятся своего рода смысловыми магнитами, в результате действия которых в понятийном поле в «класс объектов» попадают довольно разные факты, если они обладают свойством притягиваться к данному концепту. Можно сказать, что вокруг концепта возникает некое магнитное поле, которое переменчиво.
В конечном итоге здесь, как и применительно к тезаурусам в целом, работает механизм конструирования по основанию «свой-чужой» (или: «свой-чужой-чуждый»). Если исходить из этого, станет понятным, почему не совпадают не только определения понятия «молодежь», но и структурирование научных дисциплин, изучающих молодежь. Кроме того, станет очевидным, что монодисциплинарный путь изучения молодежи хоть и возможен, хоть и доказал свою состоятельность в изучении важных сторон и проблем, относимых к молодежной проблематике, но не является самым продуктивным. Междисциплинарность, а скорее всего — синкретичность в изучении молодежи вытекает их концептной природы главного понятия для исследований в этой области гуманитарного знания. И не удивительно, что наиболее крупные концептуальные идеи относительно сущности молодежи и ее назначения в социальном целом (вроде теории рекапитуляции Г. Стэнли Холла, теорий «конфликта поколений», молодежных субкультур и т. д.) возникли как обобщения междисциплинарного характера и предполагали междисциплинарные исследования молодежи.
Возможности концептуализации молодежи в формах теории. С учетом особенностей феномена молодежи и его отражения в теоретической форме следует задаться вопросом, возможны ли новые теории молодежи или теоретики ХХ века на концептуальном уровне обеспечили понимание феноменов, связанных с молодежью, приемлемое для молодежных исследований в XXI веке.
При внимательном изучении появления и смены теорий молодежи на протяжении ХХ века нельзя не заметить, что скачки в теоретическом осмыслении молодежи по времени совпадают (с небольшой задержкой) с периодами, когда молодежь особенно ярко проявила свои зримые черты как социальный феномен через самореференцию в формах молодежного движения. Теоретически представляется небезынтересным то, что на осознание обществом феномена молодежи решающее воздействие оказывают проявления молодежи в формах молодежного движения.
Ряд теорий молодежи сформировался под воздействием других обстоятельств, чем отмеченные выше. Концепции И. М. Ильинского [2], Ф. Малера [11], П.-Э. Митева [6], В. Фридриха [3] и некоторые другие, завершение которых относится к 1980–1990-м годам, отразили особенности институциализации знания о молодежи в форме деятельности специальных научно-исследовательских учреждений, изучающих молодежную проблематику. Этот фактор также оказался значимым для активизации как эмпирических, так и теоретических исследований молодежной проблематики.
Возможно, это означает, что дело не только в фазовом развитии молодежного движения, но и в институционализации соответствующей исследовательской практики. Но даже и в этом случае важно понимать, что сама такая институционализация не является независимой по отношению к процессам в обществе, на которые именно в эти периоды активно воздействует молодежь. Не случайно развитие теорий молодежи в 1980-е годы следует связывать с утверждением во многих странах идей государственной молодежной политики, что означает, среди прочего, что субъектность молодежи осознается как требующая особого регулирования институциональными ресурсами государства и права.
Конец ХХ века и начало века XXI-го это вновь подтверждают, что новое в теориях молодежи появляется как ответ на новые вызовы политической, социальной, культурной жизни в моменты, когда молодежная составляющая в этих вызовах проявляется наиболее заметно.
В итоге анализа мы делаем вывод: создание теорий молодежи представляет собой дискретный процесс. В определенные периоды теоретическое осмысление феномена молодежи идет активно и реализуется в плодотворных концепциях, в другие — ничего заметного не появляется, теории молодежи характеризуются застоем. Лишь частично это вытекает из специфики развития теорий в науке: теоретическое знание автономно и в известной мере представляет интерес само по себе (или само для себя). Это означает, среди прочего, что появление тех или иных теорий не обязательно связано с непосредственным утилитарным поводом, подсказанным практикой, и в большей мере предопределено внутренними процессами концептуализации научного знания. Но когда мы обнаруживаем качественные скачки в теоретическом знании о молодежи, связь с наличествующей ситуацией в обществе не может не броситься в глаза [4].
Можно сказать, что это стремление исследователей перейти на уровень высокой теории в такие эпохи, когда молодежь становится непонятной для общества, означает, что в интеллектуальной среде нарастает предчувствие приближающихся социальных перемен. Сами теории молодежи оформляются в текстах, как правило, в то время, когда эти перемены уже становятся фактом. Это обстоятельство может служить подсказкой, где и когда следует искать всплески активности в выдвижении новых теорий молодежи: достаточно присмотреться к поворотным событиям в жизни стран, регионов, континентов с ярко выраженными характеристиками молодежного участия, и можно с высокой долей вероятности утверждать, что примерно через 5–10 лет наблюдающие эти события интеллектуалы отреагируют на них обновленными теориями молодежи.
Здесь нас интересует не то, какие новые поветрия охватили теории молодежи, а сам принцип, который и отражен в поставленном вопросе: возможно ли существенное обновление теории, на которой базируются исследования по молодежной проблематике, или главное уже сказано? Если мы признаем, что молодежь как научное понятие является фактически концептом, а связь его с другими понятиями, подчиненными ему в молодежных исследованиях, строится через притяжение смыслов, своего рода избирательное сродство, то надо признать и то, что теории молодежи могут бесконечно обновляться и в деталях, и по сути. Они фактически не представляют собой и не могут представлять систему необходимых и достаточных утверждений, позволяющих достоверно описать объект, его внутренние и внешние характеристики и связи и установить присущие ему закономерности функционирования и развития. Но и не должны претендовать на то, чтобы считаться такой системой, что не мешает им быть все же теориями. Что же они в таком случае фиксируют? Базовые основания для интерпретации выявленных фактов.
Если теория, построенная на избирательном сродстве некоторой группы фактов (а не всех фактов без изъятия, как считал Э. Дюркгейм в «Методе социологии», а на практике лишь старался приблизиться к этому идеалу, но не достигал его) с находящимся в ее центре концептом, может непротиворечиво дать интерпретацию новых и неожиданных фактов в одной плоскости (т. е. по тем же основаниям, критериям) с ранее установленными, а сверх того позволит выявить ранее незамеченные факты той же природы и так же непротиворечиво их связать с теми, которые уже получили интерпретацию в рамках данной теории, то ее следует признать как приемлемое познавательное средство в сфере гуманитарного знания. В этом аспекте систематизация фактов неотрывна от задачи понимания изучаемых явлений, а оно обладает тезаурусной природой и нередко обеспечивает ориентацию в действительности даже тогда, когда часть фактов плохо согласуются с интерпретационной схемой. Таковы, например, теория М. Вебера о формировании «духа капитализма» под непосредственным влиянием протестантской этики, концепция «Эдипова комплекса» З. Фрейда, структурно-функциональ­ная теория Т. Парсонса и другие наиболее признанные на определенном этапе трактовки человека и общества, которые были подвергнуты критике уже учениками мэтров. Тем не менее эти теории создают впечатление, что с их помощью трудные и противоречивые явления и процессы становятся понятными, а потому даже аргументированная критика не мешает им сохранять свое место в основном корпусе гуманитарных наук (в числе которых мы рассматриваем и социальные науки как имеющие ту же природу в организации знания).
По видимости, сказанное выше — это апология субъективизма в науке, но в действительности это учет субъектности как основы гуманитарного знания. Теория в сфере изучения общества, культуры, человека не может уклониться от решающей роли этого свойства в человеческой деятельности и мышлении. С позиций тезаурусного анализа мы особенно подчеркнем то, что ей свойственна диалектика полноты/неполноты. Причем ее объективная неполнота должна быть осмыслена как корректируемая тезаурусом, иными словами в пределах определенной познавательной задачи она совершенно достаточна (обладает в этом смысле исчерпывающей полнотой) для ориентации в реальности.
Это обстоятельство и открывает путь для дальнейшего обновления арсенала теорий молодежи. Вызовы, принимаемые обществом от него самого и из внешней среды, оказываются многообразны и не находятся в одной плоскости. Когнитивные схемы ответов могут в этом случае сколь угодно различными, но в конечном счете сводимыми к относительно небольшому числу парадигм — совокупности позиции и правил оперирования с ними, которые получили признание в достаточно крупных сегментах научного сообщества.
 
1. Закон о молодежи: Документы и материалы по истории становления государственной молодежной политики в России: в 2 т. / Сост. и авт. вступ. ст. И. М. Ильинский, Вал. А. Луков. — М.: Изд-во Моск. гуманит. ун-та, 2008. — Т. 1. — 543 с.; Т. 2. — 556 с.
2. Ильинский И. М. Молодежь и молодежная политика. — М. : Голос, 2001. — 694 с.
3. Критика буржуазных теорий молодежи: пер. с нем. / Общ. ред. и предисл. Б. К. Лисина. — М.: Прогресс, 1982. — 335 с.
4. Луков Вал. А. Теории молодежи: пути развития // Знание. Понимание. Умение. 2007. №3. С. 70–82; №4. С. 87–98.
5. Луков Вал. А., Луков Вл. А. Тезаурусы: Субъектная организация гуманитарного знания. — М.: Изд-во Нац. ин-та бизнеса, 2008. — 784 с.
6. Митев П.-Е. Младежта и социалната промяна. — София: Народна младеж, 1988. — 130 с.
7. Социология молодежи: Учебник / Отв. ред. В. Т. Лисовский. — СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1996. — 458 с.
8. Социология молодежи: Учеб. пособие / Ю. Г. Волков, В. И. Добреньков, Ф. Д. Кадария и др.; Под ред. Ю. Г. Волкова. — Ростов н/Д: Феникс, 2001. — 575 с.
9. Социология молодежи: Энциклопедич. словарь / Авт.-сост. Ю. А. Зубок, А. И. Ковалева, Вал. А. Луков, В. И. Чупров ; отв. ред. Ю. А. Зубок, В. И. Чупров. — М. : Academia, 2008. — 606 с.
10. Blumer H. Attitudes and the social act // Social problems. — Berkeley, 1955. — Vol. 3. — N2.
11. Mahler F. Introducere în Juventologie. — Bucureşti: Ed. ştiintifică şi enciclopedică, 1983. — 296 p.

 


[1] Статья выполнена при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (проект №07-06-00069).

 

Луков Валерий Андреевич


 
Новости
20.02.2021
В издательстве «Социум» Московского гуманитарного университета вышло в свет четырехтомное издание «Русский интеллектуальный клуб: стенограммы заседаний и другие материалы», подготовленное под научной редакцией ректора МосГУ доктора философских наук, профессора И. М. Ильинского.
10.07.2020
В издательстве МосГУ вышел 10-й юбилейный сборник стенограмм заседаний Русского интеллектуального клуба. Научным редактором сборника выступил президент клуба, ректор Московского гуманитарного университета доктор философских наук, профессор И. М. Ильинский. Ответственным редактором стал доктор философских наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ Вал. А. Луков.
25.10.2017
24 октября 2017 г. в актовом зале Московского гуманитарного университета состоялась торжественная церемония награждения лауреатов Международной Бунинской премии, которая в этом году проводилась в номинации «Поэзия». Приветствие участникам и лауреатам Бунинской премии 2017 года направил министр культуры РФ В. Р. Мединский, в котором он, в частности, отметил, что «за годы своего существования Бунинская премия по праву заслужила авторитет одной из наиболее престижных наград в области русской литературы. Среди её лауреатов значатся имена по-настоящему видных поэтов и прозаиков, наших с вами современников. Отрадно, что в России получают развитие столь важные общественные инициативы, нацеленные на популяризацию чтения, на усиление позиций русского языка».
20.10.2017
17 октября 2017 г. состоялось заседание Жюри Бунинской премии под председательством члена Президиума Союза писателей России, лауреата литературных премий Бориса Николаевича Тарасова. Подведены итоги конкурса, который в 2017 г. проводился в номинации «поэзия». 24 октября в конференц-зале Московского гуманитарного университета состоится торжественная церемония, на которой Председатель Попечительского совета Бунинской премии, член Союза писателей России, ректор университета профессор Игорь Михайлович Ильинский вместе с членами Жюри вручит заслуженные премии новым лауреатам.